Второгодник
Шрифт:
Три тщательно уложенные волосины на обширной лысине, розовый румянец на щеках, легкий животик, торчащий из-под расстегнутого пиджака, к тому же еще чашка чая в руке и улыбка до ушей делали его похожим на садовода-любителя на отдыхе или на миллионы других граждан Ленинграда. В общем, пройдешь — не заметишь.
— Мне бы Анатолия Алексеевича Куркова.
— Это я. И зачем я тебе понадобился?
— Меня к Вам Даниил Павлович послал, — сказал Игорь, протягивая записку Носырева и приглашение на учебу в Гарвард.
— Интересно девки пляшут…, - протянул Анатолий
— Ну, пиши заявление, внештатный сотрудник. Тебе хоть сколько лет?
— Девять.
— Что делается на Земле? — притворно вздыхая, произнес Анатолий Алексеевич. — Вот форма. А как тебе удалось получить приглашение из Гарварда?
— Я вундеркинд.
— А, ну тогда, конечно… как же? Само собой! А в какой области мы вундеркинды? — продолжил ерничать офицер. Впрочем, довольно добродушно и не обидно.
— В образовательной. У меня высшее образование.
— Упс! Сколько ты говоришь тебе лет?
— Девять будет в июле. Я 1958 года.
После того, как я отдал толстячку заявление, тот дал мне заявку на получение денег.
— На, иди в кассу — получи деньги. Есть куда положить? На пакет, чудо вундеркиндное. Потом сюда, будешь заполнять анкету за себя и за маму. Когда сможешь принести фотографии пять на шесть?
— Они у меня с собой. На всякий случай.
Когда Игорь вышел, Курков набрал Носырева.
— Даниил Павлович, что это было?
— Самородок! Не спрашивай, сам пока не знаю, но вот чуйка… Из этого что-то сногсшибательное может получиться. Понимаешь?
— Да, понимаю. Вопросов больше нет. Вернее, есть, один. Налаживать контакт и наблюдение?
— Не надо пока. Он пока, по-любому, никуда не денется. А если денется, ну, значит, чуйка подвела. Такое с ней иногда случается.
Через час я вышел из Большого Дома и побежал по Литейному проспекту в сторону Невского. Шел, бежал, летел, короче, волшебным образом перемещался и был счастлив. Глубоко, всемерно. Удалось сделать то, что, в глубине души, не отдавая себе отчета, я считал невозможным.
Погода была ранневесенней, то есть это когда нет большой разницы между весной и осенью. Уже не зима, потому что тепло, но еще и не весна, потому что слякоть, грязь, а небо затянуто сплошным бело-серым маревом. Но для меня все было волшебно: небо теплое и близкое, а слякоть — божественно неизбежна, а грязь — так, издержки коммунальных служб. Я совершенно не был способен видеть что-то в минусе, потому что весь был в плюсе, который окрылял, превращая любые проблемы в сиюминутные.
Никогда не ощущал так остро жизнь в каждом ее проявлении. Раньше, в той жизни, она казалась чем-то обычным, повседневным, ежедневным, что начинается с рассветом и заканчивается с закатом, что требует вдумчивости и неторопливости, что бесконечно в конце концов, но с оттенком неизбежного конца. Вот такие вот парадоксы! В той жизни я пробегал мимо видов, запахов, звуков, будучи по уши вовлечен в свои мысли. Правы индусы, когда говорят, что
Сейчас я был счастлив и не потому, что удалось решить сложную задачу, которую в глубине души не надеялся решить, а просто так, потому что я, Игорь, живу здесь и сейчас, потому что ребенок и у меня полно сил, потому что кто-то зачем-то дал мне второй шанс и вернул в детство.
Даниил Павлович вел машину сам. Он оставил водителя в гараже, посчитав, что едет по личным делам.
Чертыхался, чего уж там? — дороги в Союзе далеки от идеала. В зубах застряла поговорка, что в России всего две беды: дураки и плохие дороги.
Зачем он едет?
Решение ехать в интересную школу, которую посоветовал тот мальчишка, он принял еще в день его визита. Но для того, чтобы поехать, ему понадобилось целую неделю "уговаривать" дочку. Не то, чтобы он уговорил…, по сути, он выкрал внуков у собственного ребенка.
На заднем сиденье тряслись Саша и Вова. Им все нравилось: побег от мамы и ночное путешествие на "Волге". Трясучка по лесу нравилась меньше, но все-таки терпимо. За всю поездку они не произнесли ни одного слова, в глубине души чувствуя, что их ждет что-то интересное, а потому затаившись, как кролики, перед…ответственными событиями.
Саша и Вовик были, в сущности, неплохими ребятами, но они дети непростых родителей, учатся в непростой школе, друзья тоже имеют непростых родителей, и, как ни удивительно, все это приносит лишь одни непростые проблемы: с родителями сложились отстойные отношения, дед, вообще, смотрит волком, друзья, на проверку, вовсе не друзья. Крутизна измерялась в количественных показателях — кто больше! У кого больше денег, у кого больше крутых тряпок, кто больше выпьет и так без конца. Все это ребята только чувствовали — облечь в слова еще не могли, да и не пытались.
Кто помнит свои мысли в 13 лет? Вообщем, взрослым не понять, потому с ними и воюют.
Даниил Павлович чувствовал некую иррациональность происходящего. Может быть, он заразился какой-то мистикой? Но как понимать то, что после съезда с Таллиннского шоссе по дороге на Кингисепп все указатели стали показывать направление на село Октябрьск. По очень неплохой дороге в попутном направлении плотным строем едут груженые лесовозы, а навстречу — пустые. А по обочине селяне на лошадках тянут по два-три бревна. И все это в субботу, рано утром, в СССР.
Как бы там ни было, но припарковавшись во дворе школы, прожженный генерал некоторое время сидел, приводя мысли и чувства в порядок, соображая, чего ему ждать еще и не поехать ли домой.
В школе, судя по всему, жизнь кипела. Носились дети, ускоренно перемещались взрослые, молча или разговаривая и жестикулируя.
У него было чувство, что после поворота на Кингисепп он попал в Зазеркалье, где жизнь бьет ключом, все едет, гудит, бурлит, и Даниил Павлович не понимал, чего ждать. Конечно, вопрос о том, чтобы вернуться, даже не прояснив для себя, во что он ввязался, не стоял. Не то воспитание.