Второй полет Гагарина
Шрифт:
Пришлось оправдываться.
— Потому что мы привыкли смотреть смерти в глаза. Без преувеличения и хвастовства. Потому и шутим шутки, другим не всегда понятные.
— Мама, это ещё что… Девочка из наших в училище рассказывала, к ней сватался один из авиационного. Так и спросил: «Согласна стать моей вдовой?»
— Что она ответила? — поинтересовалась Гульнара Тимофеевна.
— Вышла замуж за зенитчика, — Алла чуть прищурила один глаз. — Ну, нет. Лучше год счастья с любимым, чем двадцать пять лет по гарнизонам абы с кем. Мама! У девушки из Чкалова только два пути выбраться из этой дыры, пусть помаявшись по гарнизонам: выйти
— Закончить училище и поступать в Москву в мед? Не вариант?
— Нет, Юра. Девочки хотят замуж. Такова наша природа. В двадцать один поступать в Москву? Во сколько же закончим? Там ещё интернатура. А в тридцать выходят замуж лишь повторно, очень мало кто. Рожать поздно.
Я глубоко вздохнул.
— Аллочка! Мы в одинаковом положении, в шахматах его называют цейтнот. Мне, быть может, немного проще. Холостяк и в тридцать — жених. Но без женского тепла сойду с ума. Тебе поздно откладывать замужество. Прости за прямоту, я всё верно сказал? Тогда обещаю: не трачу твоё время зря. У меня самые серьёзные намерения. Кстати, в подобной ситуации находятся ещё несколько пацанов во взводе, сговорились с девушками, но не успели подать рапорты начальству и заявления о регистрации брака. Комполка и начальник училища неумолимы: до октября никаких жениханий. За конец мая, лето и сентябрь они из нас, полуфабрикатов, должны выковать настоящих боевых пилотов истребителя. Увольнения редки, коротки и только в ближайший посёлок. Мой случай уникальный. Алла, Гульнара Тимофеевна, хочу использовать шанс по полной. А вы уж решайте, нужен ли такой красавице коротышка с перспективой отправки в дальний гарнизон.
Они примолкли. Даже Женька молчал, сосредоточенно ковыряясь в носу, воспитанный толстый мальчик с благородными манерами.
— Ты делаешь Алле предложение? — выдохнула, наконец, кандидатка в тёщи.
— Понимаю, нужна традиционная процедура. Представить Аллу моим родителям. Вам познакомиться с ними. И уж потом опуститься на колено, спросить: выйдешь за меня, что уже не имеет значения, так как всё решено само собой. У нас нет времени. Вчера приборы самолёта показали опасность остановки двигателя, мне приказали прыгать, я рискнул и не катапультировался. Привёл МиГ на аэродром и посадил. Тем самым выиграл нам неделю. Используем её и поймём: мы — семья. Или я щёлкну каблуками, уходя навсегда.
— Папе ты не особо понравился, — призналась Алла.
— Значит, через неделю будем знать, изменил ли он мнение. Дорогие… родственники. Поскольку я в отпуске, волен не ночевать в казарме. Можно ли договориться с кем-то из соседей, чтоб сдали мне комнату? Всегда есть шанс нарваться на патруль и придирки. Да и ходить неблизко.
Девушка и женщина переглянулись, Гульнара взяла инициативу в свои руки.
— У нас места хватает, если бы не ремонт. Марат всё разобрал…
— Так давайте — я помогу закончить. Всё же учился в Саратове в училище.
Тело наверняка помнит работу ручным инструментом. Я тоже не сидел сиднем на пенсии, которой в девяностых не хватало, даже с заработками в журналистике, халтурил на стройке. Конечно, здесь не стоит рассчитывать на шуруповёрт, электрорубанок, сабельную пилу и шлифмашинку. Как-то обходились, и я обойдусь.
Марат пришёл в замешательство, обнаружив в доме незваного гостя и незаказанного помощника. Предложение поработать со мной принял, даже пообещал взять отпуск до ближайших выходных.
Началось…
Марат Владимирович не мог просто купить стройматериалы, «доставал» их, используя служебное положение и связи.
Дом их имел двускатную крышу. Мауэрлат и стропила почернели, я ковырнул отвёрткой и обнаружил, что в глубине древесина вполне здоровая. Учитывая их толщину, а строил кто-то мне неизвестный на совесть, обещали служить ещё долго. Вот шифер растрескался. Солома, напиханная под кровлю в качестве утеплителя, давно сгнила.
Заканчивали осмотр места бедствия при свете керосиновой лампы, в сумерках. Я слез с крыши и отряхнул пыльные руки.
— В общем, так, уважаемый. Если впахивать с утра до ночи, а дом невелик, до моего убытия в часть уложимся. Я делаю основное, вы на подхвате. Найдите минеральную вату или какой иной утеплитель, зимой дом будет гораздо лучше держать тепло. До конца снимаем шифер с одной стороны, чтоб не лишать вас крыши над головой, потом меняем вторую половину. Конёк — в последнюю очередь.
— Что я тебе за это буду должен?
— Ценю деловую хватку. Дочь в жёны. А коль не захочет — то ничего. Работаю за борщи Гульнары Тимофеевны. По рукам?
— Самая невероятная сделка, о какой мог слышать… Спать будешь в сарае. Но учти — сплю чутко. Не смей ночью шастать к Алле!
— Условие принято.
Если не считать, что отхожее место во дворе, а девушка — не сказочная фея, ей тоже иногда припирает, отловить её после посещения насеста легче лёгкого.
Но в СССР секса нет. В смысле — развратного секса, в теории, конечно. Если хочу её как жену, а не как разовое развлечение, на вторую роль Алла никак не подходит, то потерплю. Честно.
Следующие дни слились в строительно-производственный аврал. Помощник из Марата Владимировича был так себе, очень сложно припахивать разнорабочим человека с комплексом собственной значимости и большого начальника.
Когда прибуду в часть, и Юрка меня спросит: как прошло свидание, подержался ли за женскую сиську, честно отвечу, что трахался исключительно с крышей её дома. Когда сползал на ужин, вечерело, с Аллой перекидывался хорошо если десятком слов, мылся и брёл в «гостевой флигель» размером два на три метра, где расчищено место под топчан, остальное занято утварью. Через тонкую перегородку хранилась в гараже главная крутизна их семьи — белый «Москвич-401», краса и гордость Марата Владимировича, ездил он редко, хвалился им часто.
Стоил лимузин шестнадцать тысяч советских дореформенных рублей, примерно шестнадцать средних зарплат инженера или двадцать школьного учителя. Наверно, те тоже могли бы скопить, если бы питались одним святым духом.
На третий день дочка автовладельца сама пробралась ко мне, бдительность папы пошла побоку, присела на край топчана.
— Прости. Вот уж не думала, что продаю тебя в рабство. Устал?
Тонкие и бесконечно нежные пальчики пробежались по моей физиономии, покрывшейся за день щетиной. В ушах заиграли ангельские арфы, в паху прорезалось томление. Четырнадцать часов на крыше — фигня, я был готов доказать, что ещё ого-го какой могун. Но не форсировал события.