Второй полет Гагарина
Шрифт:
— Как самочувствие, товарищ майор? — снова спросил военврач.
— Хорошо знакомое каждому состояние «после вчерашнего». Подмёрз в тайге. Да и стресс снимал.
Присутствующие снова заулыбались, словно не было неуместных слов про плюшевого зайца, произнёс их спросонья и не въехав в ситуацию, стыдоба-то какая.
— А после полёта?
— Да чего там, всего полтора часа в космосе, считай — лёгкая экскурсия. Никаких проблем. Как к тёще на блины съездил.
Кириленко зааплодировал, остальные подхватили, потом меня оставили с московским медиком наедине.
— Я вас осматривал, пока
— Прошу извинить. Рефлекс пописать точно работает. Потом сделаю всё, что необходимо. Где тут…
— Да, я сам должен был предусмотреть. Сейчас проведу. Если не возражаете, дуйте в баночку.
Осмотр был краткий, врач взял у меня анализ крови. Сколько там промилле?
Опять пристал с расспросами.
— Всё нормально?
— Более чем. Перегрузки, вибрации и прочие прелести на тренировках были куда хуже, чем пришлось пережить во время полёта. А вот оказаться среди тайги на холодрыге, это действительно испытание.
— Надеюсь, вы найдёте правильные слова, рассказывая журналистам о полёте и приземлении.
Об этом предупредил и Каманин, примчавшийся на Урал. Я как раз позавтракал, нацепил подаренный от имени обкома синий спортивный костюм и кеды. Скаф, говорят, изрядно подкоптился во время многочасовых плясок у костра и требовал восстановления товарного вида. Зайца вернули.
Иностранные журналисты на первой пресс-конференции не присутствовали, меня радостно приветствовали представители центральных и местных газет, слепили прожектора, суетились операторы за стационарными массивными, как гиперболоид инженера Гарина, телевизионными камерами и стрекочущими кинокамерами.
— Здравствуйте, товарищи. Сразу скажу: прошу не преувеличивать мою роль и заслуги. Полёт в космос обеспечили Коммунистическая партия Советского Союза и Советское Правительство, выделившие необходимые средства гениальным отечественным учёным и конструкторам, первыми в мире решившим грандиозную задачу. Любой опытный пилот, беззаветно преданный Родине и прошедший необходимую выучку, справился бы не хуже.
Это была заготовка. Дальше пришлось импровизировать. Само собой, люди передо мной доверенные и проверенные, ни слова не уйдёт в эфир сверх того, что сочтут возможным распространить идеологи и цензоры.
— Почему вы приземлились к востоку от Уральских гор?
— Приземление произошло в заданном районе. Ради безопасности нашей целью ставилось завершение экспедиции как можно дальше от населённых пунктов.
— Что вы чувствовали в полёте?
— Перегрузки, невесомость. Удовлетворение, что сложнейшая аппаратура работает в штатном режиме. А самое главное — что мечта осуществляется, не только моя, но и миллионов наших граждан, верящих, что советские наука и техника опережают западных конкурентов, — я на секунду задумался, выходя за пределы заготовок, но всё же добавил: — Не так давно звучал лозунг «догнать и перегнать Америку». Теперь пусть американцы пробуют догнать, гм, если, конечно, у них что-то получится.
По залу пронёсся смешок.
— Вы сомневаетесь?
— Я не сомневаюсь, что американцы станут двигаться вперёд. Но мы устремимся дальше намного быстрее. Мой полёт — только самое начало
— Что бы вы хотели сказать нашим телезрителям? — включился тележурналист.
— Я попрошу у них прощенья, что пока обращусь только к одному телезрителю СССР — моей жене. Аллочка! Я вернулся на Землю, бодр, здоров и очень скучаю, скоро буду дома. Обними за меня доченьку.
Режиссёр передачи показал большой палец. Если он думал, что это наигранное, то ошибался.
Пинг-понг в вопросы-ответы продолжался ещё с полчаса, наконец, один из местных репортёров спросил, что бы я ещё хотел увидеть в Свердловске до отлёта в Москву. Каманин, следивший за конференцией из-за кулис, сам он пока оставался непубличным, вряд ли ожидал от меня экспромта. Зря.
— Товарищи предупредили, что улетать завтра утром, много не увижу, да и меня тоже — мало кто. Приеду в следующий раз, наверстаем. Дорогие свердловчане! А давайте вечером устроим футбольный турнир? Сборная военных авиаторов против, например, студентов или рабочих. Если лётчики окажут мне честь, с удовольствием сыграю в нападении.
Да, всех застал врасплох. Представляю, какая поднялась суматоха!
Каманин тут же меня взгрел, как только я вышел из-под софитов.
— Что за самодеятельность, майор?
— Необходимость, Николай Петрович. Слухи, что меня привезли в Свердловск накачанного спиртом, непременно по народу расползутся. Сарафанному радио на роток не накинешь платок. А раз космонавт носится с мячом по полю — лучшее доказательство, что я в норме.
— Выдержишь?
— Не сомневайтесь.
Начали часов в восемь на крытой и не слишком большой площадке, рассчитанной на волейбол или баскетбол, потому зрителей пустили какую-то сотню, команды играли в усечённых составах. Главными зрителями были, конечно, операторы за камерами.
Я сразу понял, что мне подкинули парней из команды мастеров-профессионалов, пусть не высшая лига, а какой-то второй дивизион, тем не менее. Против нас вышли несыгранные студенты, их бы раскатали и без меня. Но поскольку игра явно планировалась как постановочная, к тому же не фиксировались офсайды, мне поручили метаться у ворот соперников, вся команда трудилась, чтоб обеспечить голевую передачу. Поскольку и в училище, и в части, и в отряде космонавтов гонял мяч регулярно, без проблем избавлялся от опеки и бил в сетку, два раза — результативно, причём один заколотил головой в прыжке. Наверно, приезд Пеле в лучшие годы так нигде не возбуждал публику. Мы выиграли 4:1, меня качали, скандировали «Юрий! Юрий! Юрий!»
Жизнь удалась. Даже Каманин не пытался ни в чём упрекать, когда поднялись на борт спецрейса.
Это был трудяга Ил-18, мой любимый аэроплан той эпохи, куда более надёжный и верный, чем претенциозный реактивный Ту-104. Пока летели, симпатичная девушка-сержант пришила мне на шинель майорские погоны, на китель как-то не успели. Во Внуково я торжественно шлёпал один-одинёшенек по красной дорожке, раскатанной до трапа, Каманин и его свита, скорее моя свита, остались терпеливо ожидать в самолёте. На противоположном конце дорожки лучезарно светился Никита Сергеевич. Он не лез целоваться в брежневско-голубой манере, только крепко стиснул и вдруг спросил: