Второй полет Гагарина
Шрифт:
Остаток дня прошёл как в тумане.
Заходя в подъезд, я мысленно перебирал варианты и контраргументы, если Алла устроит мне разбор полётов. Её восточная кровь, наделившая женщину упрямством, никак не компенсировалась восточным воспитанием в покорности мужу, Гульнара и Марат вырастили её по-советски уверенной в себе. Порой побаивался, вдруг намешает мне в ужин что-то эдакое, и меня снимут с полёта, дристуны в космосе не нужны.
Не успел зайти в квартиру, меня нагнал водитель Королёва и велел спуститься к Главному в машину. Честное слово, в этот час не горел желанием ни слушать
В салоне «чайки» стояло тепло от работающего двигателя, а главный ракетчик СССР ничуть не стремился считаться с моими желаниями. Спросил, едва поздоровались:
— Откуда ты знал про пожар с Бондаренко?
— Так днём сообщили, Сергей Павлович. Мы с Титовым услышали и тотчас…
— Брось! — сердито перебил он. — Ты месяц назад говорил мне, что тренинги в сурдобарокамере опасны.
— Конечно. Обещали передать кому следует, потому что не вы лично отвечаете за нашу подготовку.
— Передал. Сам видишь, как прислушались. Но ты увиливаешь от ответа на прямой вопрос: откуда знал заранее.
— Не я один обратил внимание. Температура спирали плитки выше порога возгорания распространённых горючих материалов. Что угодно на неё упади — бумажка, карандаш, кусок хлеба, и факел обеспечен. Что в ловушку вляпается именно Валентин, угадать было невозможно. Я — человек военный, сообщил вам, Карпову и товарищу Каманину о вероятности ЧП. Прыгать и размахивать руками: не пускайте никого в камеру? Меня не только из отряда космонавтов — из ВВС попросят. Как ненормального.
Королёв сосредоточенно думал.
— Я знаю наизусть ваши личные дела, твои, Титова и Нелюбова. Не представляешь, до чего докопались. Даже факт, что ты в пятьдесят седьмом бросил девушку из медицинского училища, на которой обещал жениться, в твоих бумагах отражён как негативный и вызывающий сомнения в верности.
— Она сама…
— Не будем копаться в твоих юношеских амурах. Я вижу, психологи просмотрели главное. На поверхности Гагарин вот такой — весь на виду и нараспашку, улыбка до ушей, энергия через край, где надо идти — бежишь и других увлекаешь.
— Так точно.
— А второе дно не рассмотрели. Твои прожекты про Луну. Пророчества, что у нас всего восемь лет в запасе.
— Уже семь.
Он гневно сверкнул очами. Не понравилось, что я вставил пять копеек.
— Но как ты объяснишь, что предсказал выбор в пользу Шепарда? Наши предполагали, что первым назовут Гриссома, вторым предполагали Гленна, намного более информированные люди. Признавайся, ты что-то скрываешь?
Я пожал плечами. В жёсткой шинели, не располагающей к такому жесту, уместнее — пожал погонами.
— Знаете же, Сергей Павлович, как у лётчиков работает интуиция? Мозги получают море информации. Далеко не вся она перерабатывается словесно. Я, например, никогда не вёл внутри себя разговоры «а не тот ли изгиб берега приведёт меня к базе». Бывает, всё внизу затянуто туманом, видишь только смутный фрагмент рельефа, и вдруг накатывает уверенность: сейчас откроется Печенгская губа, её пройдёшь — и прямая дорога к аэродрому. Так и с американцами. Газеты читал, слухов много разных ходило.
— И какие же у тебя предчувствия на свой полёт?
— Тут не предчувствия, а опасения. Их четыре. Или больше.
— Ох, Гагарин… Начинаю в тебе сомневаться!
— Так дурачков среди нас нет. Герман и Гриша вам бы то же самое рассказали. Допустим, пожар не грозит, если начнётся разгерметизация и упадёт давление, спасёт скафандр, воздух подаётся прямо в него. Но! Так как системы регенерации, считай, не имеется, и это первое опасение, нужно обязательно уложиться в один виток. Максимум — в два. Иначе выжить сложно. Тут второе опасение. Вы позволили нам вручную изменять ориентацию, если автоматика не сработает, и вручную же включать тормозной двигатель. А почему не вырубать тягу третьей ступени так же вручную? Если ракета выбросит корабль выше запланированного — не катастрофично, но крайне неприятно. Сам уже не затормозится от трения в разреженной среде. Запас пищи на десять дней… Столько не протяну, наверно. Доедать её будет некому. Хватит или ещё?
— Продолжай.
— Допустим, вошёл в плотные слои штатно. Но был уже случай, что приборный отсек не отделился, отвалился позже, когда там всё перегорело от высокой температуры. Сергей Павлович, мы не паникуем, а просчитываем варианты. Парусность конструкции и эффект торможения об атмосферу одинаковы, но с неотсоединённым приборным отсеком масса на две тонны больше. Значит, выше скорость. Корабль её погасит достаточно для безопасного катапультирования?
— Да, мы работаем над этим. У тебя всё?
— Если разговор такой — откровенный и по существу, то нет, — я сорвал предохранители и нёсся на всех парах, отметив для себя единственную красную линию — не признаваться, что в Гагарине сидит попаданец из будущего. — В апреле прошлого года мы совершили в Энгельсе четыре десятка прыжков с парашютом с самолёта, но ни одного в реальных условиях катапультирования из спускаемого аппарата.
— То есть всё это вы обсуждаете между собой…
— Так точно, товарищ главный. Никто из нас не боится риска. Точнее, мы его сознаём, идиотов нет, оттого готовимся к любой нештатной ситуации. Конечно, в пределах возможностей космонавта. Я же не выберусь с ножовкой и не отрежу приборный отсек, когда вокруг огонь и температура три тысячи градусов. Разрешите доложить про последнее опасение?
— Валяй.
— Спасибо. Интуиция обещает, что первый полёт завершится благополучно. А меня превратят в куклу. Я готов крутиться перед телекамерами, выступать на публике и подавать пример молодёжи — сколько надо, столько и буду, как прикажут. Но, Сергей Павлович, это жизнь звезды, а не космонавта. Пусть не всё лично от вас зависит, есть ещё Вершинин, Хрущёв, Келдыш… Просьба такая: оставьте меня в практической космонавтике. Нам с вами ещё на Луну готовиться.
В этот тревожный и тяжёлый день, когда в госпитале не до конца остыло тело Вали Бондаренко, а Королёв переживал за него не менее нас, товарищ Главный мимо воли улыбнулся ровной улыбкой и покачал лобастой головой.