Второй Шанс

Шмакова Архелия

В учебниках нам когда-то предлагалось называть год Колесом с Двенадцатью Спицами, и каждая из них считалась более или менее благоприятной для различных магических начинаний. В обыденной магии это имело мало значения, но следовало учитывать Двенадцать Спиц при планировании долговременных экспериментов или ритуалов. Вторая и третья осенние луны считались лучшим временем для любителей магически поиграть со смертью — или тех, кто работал с мертвой плотью, к примеру. Адепты Рагвид — маги-лекари — на второй и третьей луне изучали тела умерших для лучшего понимания процессов и болезней, которым их обладатели были подвержены в течение жизни, а адепты Лоорэ связывались с миром мертвых

и разговаривали с духами. Но на Ночь Сауинь в Адемике прекращались магические занятия. Считалось, что это дань уважения традициям, не дающая магам забыть о том, что, несмотря на все знания, они остаются смертными, и силу их многократно превышает непознанная мощь природы... Не знаю уж, насколько хорошо это работало и как было связано с магическими законами — но я просто боюсь страшных историй. Так же, как и тысячи других людей.

Басх, однако, не отставал от Святоши, наверняка уже раз двести проклявшего себя за излишнюю разговорчивость. Историк по капле — ну, или по словечку — выжимал из напарника местные былички. Я старалась не слушать их, думая о своем.

Почему же оно постоянно наступает мне на пятки? Я уже давно смирилась с тем, что в моменты сильных переживаний — или, что вернее, опасности — из меня начинает лезть то самое, что порой кажется мне более стыдным, чем какие-нибудь пошлые тайны. Стыдное потому, что вот — оно же есть, появляется и защищает меня, как и говорили в школе — “Луна следит за своими отблесками” — но справиться с ним я не могу. Восемь лет и адская бездна усилий, ухнувших впустую.

Наироу — полные бездарности, так говорили учителя. Что бы там ни показывали тесты. Как бы ни пытались они пробудить в нас магические силы — ритуалами, процедурами, медитациями. Пустышки, эльфийская доля в крови у которых дает положительный результат при проверке, но которые неспособны даже ветерок в жаркий день вызвать. Бракованные волшебники, на которых с пренебрежением косились ученики из обычных классов. “Они неспособны устанавливать связь между разумом и Силой. Искусство не для них” — вот последнее, что я услышала перед тем, как покинуть школу навсегда.

Но тогда... что это такое со мной вчера случилось, а? Я призвала ветер Жестами... и он явился.

Святоша возился с огнивом, сбивчиво отвечая что-то на очередной вопрос Басха, но отсыревший трут не желал заниматься пламенем. Кресало высекало искры, пропадавшие втуне. Я дождалась, когда очередная полетит вниз, и незаметно сделала нужный Жест.

Дрова мгновенно вспыхнули, полыхнув в первый момент так, что Святоша отпрянул. А я спрятала руку с такой поспешностью, словно только что вытащила ею чей-то кошелек.

— Ах ты, мрак, — заругался Святоша на мирный костерок, — чуть без бороды не остался.

— Не пыли, — сказала я. — Ничего ей не сделается.

Она у него только недавно опять отросла до состояния, достаточного, чтобы ее заплетать. Понятное дело, напарник не был готов так быстро ее лишаться.

Мне захотелось выпить. Я знала, что у Святоши на дне заплечного мешка всегда запрятана плоская фляга с ромом, и твердо вознамерилась вечером к ней приложиться, как только он уснет.

Оставшийся день, проведенный в дороге, не принес ничего, кроме усталости. Я чувствовала себя обессиленной, да и голова кружилась сегодня не раз. Ночевки Святоша спланировал так, чтобы проводить ночи более или менее удобно, и пока что нам удавалось следовать этому плану. На сей раз мы укрылись от ночной тьмы в небольшом срубе, возведенном охотниками на лосей пару лет назад. Эти ребята, приходившие с большого тракта проездом через Семихолмовье, проводили здесь по полгода и бывали обычно довольно добродушными.

Мы знали, что они пустят нас переночевать даже в том случае, если кто-то из них еще остался. Что вряд ли.

Возможность поспать целую ночь, не карауля костер вместо блаженного забвения, да еще на лежанке, а не на вбирающем сырость одеяле — о, Синее Небо, да ведь это почти счастье. Стены сруба прекрасно защищали от холода и ветра. Пахло, конечно, не цветами, но это ведь такие мелочи! Поэтому, несмотря на опустошенность и тошнотворную усталость, я приободрилась. Кончался шестой день нашего похода.

Мы растопили нехитрый очаг и сварили суп из парочки зайцев, подстреленных мной незадолго до темноты. Я даже позволила себе помечтать о том, чтобы остаться тут еще на пару дней, пока готовила постели. Басх сидел у очага все с тем же “Аэнсоль Драхт”, отстав, наконец, от довольного этим Святоши. Кажется, его дурное настроение оказалось так же легко излечимо теплом и уютом, как и моя усталость.

— Ну вот, — сказал Святоша, окончив все приготовления ко сну. — Не будет грехом сегодня выспаться. Здесь мы не замерзнем, даже если погаснет очаг. Главное, забраться под шкуры. Кто первый проснется, тот будит остальных — и выступаем.

— Как скажете, — отозвался Басх, отрываясь от книги. — Я правильно понимаю, что мы скоро выйдем из леса и поднимемся выше? Уже завтра?

— Мы поднимемся выше, — кивнул Святоша, — но не выйдем из леса. Аэнна-Лингэ еще растет по всем предгорьям, хоть на картах это и не всегда показывают. Просто становится хвойным и колючим.

— Какой он огромный, — задумчиво сказал Басх. — Я плохо представлял себе здешние места, когда ехал сюда.

— И как вам? — спросила я, забираясь на лежанку с ногами. Как же приятно оказалось избавиться от шубы и сапог!

— Очень необычное впечатление, — ученый поднял на меня миндалевидные эльфийские глаза, в которых отражался теплый свет очага. — Мне еще не случалось бывать в настолько безлюдных местах. Начинаю понимать отшельников, которые выбирают такую жизнь.

— И что же, по-вашему, их привлекает?

— Тишина. В такой тишине начинаешь лучше слышать самого себя.

Сказав это, Басх снова уткнулся в книгу. На его лице так и читалось: “Что-то я разговорился”. Святоша расплел волосы, причесался моим гребнем и, как всегда, быстро уснул. Я, не забыв о своем дневном желании, подобралась к его мешку и запустила туда руки. Фляжку найти оказалось легко. Гладкая на ощупь, она тускло блеснула, когда я извлекла ее на свет.

Откупорив ее, я вдохнула терпкий запах жидкости и сделала несколько обжигающих глотков. Следовало, наверное, что-то проглотить после, но я не стала, наслаждаясь немедленно возникшей в моей голове легкостью и теплом, бегущим по венам. Для того, чтобы расслабиться, мне хватит и пары глотков. Почти весь “сугрев” останется цел. Отпив еще немного, я закрыла ее и сунула обратно в мешок напарника, откинулась на шкуру и закрыла глаза, начиная проваливаться в сон и наконец-то чувствуя свободу от неуемных мыслей. Голос Басха извлек меня из блаженного забвения:

— Простите, Белка, вы еще не спите?

— Нет, — сонно сказала я, разлепляя веки уже с некоторым трудом. – Пока что нет, во всяком случае.

— Нет у вас желания немного побеседовать?

Это что я такое слышу? Сон отступил от полумертвой меня почти вмиг.

— Просто, видите ли, — продолжал Басх, — я столько времени провел с этими книгами, что порядком устал от них. Скоро я вообще забуду, зачем я их читаю.

— А сейчас все еще помните? – спросила я.

— Да.

Я слезла с кровати, всунула ноги обратно в сапоги и уселась напротив него около очага.