Вторжение Бурелома

Никитайская Наталия

Камень был при мне. А состарившаяся улыбка Старика впечаталась в мою память намертво.

VII

Ну и дурацкое же слово "замараться"... Но чем более казалось оно допотопным, чем менее отвечало нашим нынешним понятиям и выражениям, тем большее производило впечатление. На меня, во всяком случае, произвело. Я проснулась с этим словом, я все утро прокатывала это слово на языке, как будто проверяла его на вкус...

А утро выдалось и без того не из лучших. Позвонила Валентина и, захлебываясь негодованием, доложила, что мы остались без Деда Мороза по меньшей мере на три дня. Я не сразу поняла, о чем она говорит. Во-первых, у меня дико болела голова, во-вторых, я примеряла перед зеркалом выражение

лица, с которым встречу сегодня Леву, в-третьих, планируя день вообще, не находила места для обеда, в-четвертых, Бурелом и Алмазный Старик совсем запутали меня... А тут еще - Валентина:

– Только вчера вечером он позвонил Юрке, сказал, что отправляется в командировку, от которой невозможно отказаться в виду больших денег, предложил оплатить замену. Представляешь, скотина! Где теперь замену найдешь?!

И все это говорилось не о ком-нибудь, а именно о Фениксе. Само собой, когда до меня дошел смысл случившегося, я чуть не разревелась прямо в трубку. Уехал и не позвонил!.. Да, конечно, я вела себя по-идиотски, когда в смертельной обиде - из-за чего, спрашивается? Из-за тона!..
– рванула от Левы, но уехать и не позвонить?! А я так рассчитывала на примирение сегодня!.. Ради того, чтобы встретить своего героя во всеоружии красоты, я столько приложила сил, преодолевая утреннее недомогание!.. И все зря!.. Я была раздавлена и уничтожена. Этот "незвонок" - или обозначение полного разрыва или наказание - слишком уж холодное и расчетливое!.. В любом случае произошедшее говорило о моем поражении!..

– Хорошо, что сегодня только одна елка, а завтра - две, а послезавтра - тоже две!.. Вот уж не предполагала, что он может оказаться таким безответственным негодяем!..

Слабо шевельнулись во мне воспоминания о вчерашнем звонке Ирокеза Бурелому. Шевельнулись, и пошла разматываться моя версия: к выходу из дома я уже не сомневалась, что в данный момент Феникс работает на Бурелома. И чем тогда он лучше?!

Юрка подобрал меня возле метро, Валентина уже была в машине, где в багажнике покоились наши костюмы, а на заднем сидении лежал аккордеон, который Валентине приходилось придерживать.

Юрка разыграл маленькое представление на тему нашего невезения:

– И на кого ж ты нас покинул, куда канул?! Дедушка ты наш Мороз, красненький ты наш, с перепою Нос!.. Добрый та наш, сильный ты наш - за какие денежки нас продашь? Наш с подарками, наш - ответственный - в морду б врезать тебе, да поболезненней!

Договорились, что Лиска на сегодня отменяется, что Валентина будет Бабой Ягой, а Юрка - Дедом Морозом.

Пока гримировались, пробежались по тексту - из-за пропажи Лиски пропадали замечательные куски представления, уходила масса хохм. Настроение было скверное - у всех. И прескверное - у меня. Даже праздничная атмосфера нашей первой елки, маскарадные костюмы детей, их, с верой в чудеса, устремленные на нас мордашки, и неизбежное при этом мое собственное превращение в Снегурочку - наивное, чистое и само по себе чудесное существо - не уберегло меня от чередующихся приступов отчаяния и злости, правда, глубоко запрятанных.

Работодатели наши были довольны. Никто не заметил потери бойца, и то обстоятельство, что мы-то знали, насколько лучше все было бы, будь мы в полном составе - касалось только нас самих и никого больше.

А мы не любили и не умели халтурить, поэтому было решено попробовать ввести на пару дней в нашу компанию незанятого в елках студента, если таковой отыщется.

Валентину Юрка высадил возле "Гостиного" - на полученные только что деньги она решила сразу же купить новогодние подарки родителям и родственникам, которых у нее была куча, и большинство из них - как тут не вспомнить Бурелома - работали в театрах Ленинграда и Москвы...

– Насколько же Вальке легче пробиваться, чем нам, - сказала

я.

– А-а! Сообразила, наконец, не прошло и семи лет!
– с каким-то злорадным оживлением подхватил Юрка.
– Когда я пытался внушить тебе эту мысль, чего только я не выслушивал: и что о человеке надо судить по самому человеку, и родственники здесь ни при чем, и что зависть - показатель малого таланта или вообще отсутствия оного, и что профессиональные династии гораздо чаще производят рано определившихся мастеров, чем бездарей... Ты вечно была большой и активной защитницей Валентины. Разве не так? Но ее-то всегда защитят и без тебя! А вот у тебя тылы открыты...

– Да с чего ты взял, что я отказываюсь от своих убеждений?! И чего я такого сказала? Неужели в признании того факта, что Валентине легче, чем нам, утверждать талант, завоевывать свое место под солнцем, таится убеждение, будто надо выдавливать своих конкурентов?.. Никогда не отозваться добрым словом о работе соперницы по амплуа?.. Наоборот, при каждом удобном случае, рассказать о ней людям влиятельным какую-нибудь гадость, смачную и просто выдуманную?.. От меня, Юрочка, вы такого не дождетесь.... Больше того, талантливого человека, будь он даже врагом моим, я сама в театр позову!

У Юрки были круглые глаза, круглее они были у него только, когда я сказала, что хочу ребенка...

– Девочка моя!.. О каком это театре ты говоришь?! Ты не больна?! Тебя вернуть на землю?! Или это не ты прозябаешь в кабаке, а Валентина говорит всем, что ты нашла там свое призвание? Она так расхваливает твою программу, что не остается сомнений: больше тебе ничего и не нужно!.. "Я сама позову!.." - передразнил он меня.
– Дура!..

Меня оглушила Юркина тирада. Я, и без того расстроенная внезапным отъездом Левы, получила по морде второй раз за сегодняшний день. Юрке было трудно не верить, а поверить означало потерять нечто очень важное в себе... Но тут я обратила внимание на свой камень. Не заметила когда, но он начал свою нудную вибрацию. Что-то здесь не так. Следовало разобраться: я могла не верить себе, хотя на интуицию свою привыкла полагаться, но на камень нельзя было не обращать внимания. Ведь он до сих пор был спокоен, а вот теперь работал. Не так сильно, как при моих встречах с Буреломом, но все-таки... И я постаралась посмотреть на Юркины слова с другой стороны. Не с той, которая причиняла мне обиду: Валька - предательница, а с другой... Не сразу, но мне удалось найти аргумент в ее защиту:

– Ты говоришь, она утверждает, что я нашла свое место?..

– Да, Маша, да!..

– Что же: я и сама защищаюсь точно так же от тех, кто готов приносить мне свои соболезнования, от тех, кто меня хоронит!.. Когда человек выражает удовлетворение своей судьбой, трудно воздвигать ему надгробный памятник!..

– Ты - неисправима!..

– А ты - превращаешься в сплетника и провокатора. Юрка сделал вид, что сосредоточился на дороге.

– Скользко, - сказал он.

– Да, - согласилась я, - ты вступил на скользкий путь! И Юрка расхохотался. Он смеялся так хорошо и так раскованно, что я не могла не уступить его смеху: в этом смехе мы топили с ним свою - хорошо бы минутную - скверность!..

Когда подъехали к ресторану, Юрка все-таки не удержался, спросил:

– А что ты говорила о театре, это всерьез?..

– Черт его знает!
– сказала я, играя в беспечность.

И хихикнула. Расхожее выражение "черт его знает" Юрка никак не мог принять за ту реальность, которая открывалась мне: ВСЕ О БУДУЩЕМ МОЕМ ТЕАТРЕ ЗНАЛ ТОЛЬКО ЧЕРТ...

А открыться я не могла никому: слишком была суеверна.

– Маш, а, Маш, - Юрка окликнул меня, приоткрыв дверцу машины.
– Вот смотрю на тебя и не понимаю: то ли ты за эти полгода, что мы не встречались, сильно изменилась, то ли у тебя просто крыша поехала?