Вторжение Бурелома
Шрифт:
Кончилось полной моей истерикой. Верка и Мишка были со мной до конца. И ни она, ни даже он, как ни странно, меня не понимали. А душа моя была растерзана больше, чем унесенное из гримерной платье. Беспомощность и бессилие свое перед огромной, не надвигающейся, а уже существующей бедой, я вдруг осознала с четкостью неоспоримой.
А еще было чувство вины и стыда за этот срыв, потому что именно срыв этот говорил определенно: поражение близко.
Уже перед моим погружением в такси меня добила Раиса Владимировна. Она подошла ко мне, дружески - честное
– Ты так много работала последнее время, переутомилась. А сегодня и выпила лишнего. Но не бойся, - она наклонилась к моему уху и прошептала, за пределы служебных комнат происшествие не выйдет!..
Я обессиленно усмехнулась:
– Стоит ли обольщаться?! Могут ли быть секреты от дьявола?
Бедная Раиса не ожидала такого удара - вся передернулась.
Ну как тут не вспомнить, что в жизни всегда есть место подвигам? Идиотским, вроде моего - уж точно есть.
В дороге я уснула, меня еле растолкали. Но поднимаясь в лифте, я подумала о родителях и, когда мама открыла мне дверь, я сумела не внушить ей страха своим несчастным видом. Больше того, я еще раз поздравила родителей с Новым Годом, в достаточно шутливой форме провозгласила, что Новый Год - время приличных денег для неудачливых актеров, но одновременно и время катастрофического творческого переутомления...
– А потому - погребла в постельку, - сказала я и, изображая пловчиху, направилась в свою комнату.
Там рухнула и моментально заснула.
XII
С Левой мы встретились буквально на часок до моей работы. Мне хотелось плакать и голова раскалывалась... Но едва я увидела моего Феникса, его раскрытые навстречу объятия, эту его радостную белозубость, едва я ощутила щекой батист его рубашки и прохладу маленькой пуговицы, - как тут же мной овладело чувство защищенности и именно оно подтолкнуло к моментальной, подробной исповеди. Я рассказала о ночном происшествии, ничего не скрывая, даже несколько преувеличивая собственную некрасивость. И когда он выслушал мой рассказ (о пропаже камня я промолчала), прижал меня, тихо рассмеялся и сказал:
– Эмоциональная натура, творческая, женская - такое платье растерзала, как тут не загоревать?..
– Смеешься?..
– Смеюсь. Смеюсь и радуюсь: а то все сомневался - уж такая рассудительная, такая деловая, такая умеющая держать себя в узде, будто тебе не за двадцать, а за сто двадцать!.. А теперь вижу: нормальная молодая артистка, хорошая капризная девочка!..
– Сюсюкаешь?!
– Но совсем ведь немного, совсем чуточку.
– Лева, спаси! Я не знаю, что делать, просто не знаю... Кому и зачем нужно испытывать меня? Что мне делать?.. Лева чуть отстранился и ответил со всей серьезностью:
– Не топтать свою жизнь, как это платье. Не строить из себя героиню. Понять и принять реалии жизни, которые ты все равно не в силах изменить. И взять от жизни все, что она дает...
– Господи! И почему человек так зависим?! И добро бы еще от кого-то с талантом, с умом, а то ведь приходится зависеть от людей,
– И перестань сочинять сказки и верить в них. Не совсем же ты ребенок. И Бурелом твой не дьявол, обыкновенный громила, будущий миллиардер, если не падет жертвой разборок... Уж он-то, во всяком случае, лишен способности тебе сопереживать. А если эта выскочка желает потешить себя собственным театриком - порадуй его, бери его денежки, смотри на него, как на дойную корову. Иного взгляда он не заслуживает!..
– Как у тебя все просто!.. А я мучаюсь, не вижу выхода.
– Ну, уж один-то выход у тебя точно есть.
Лева ласково погладил меня по головке.
– Какой же?
– Выходи за меня замуж, рожай мне ребятишек, будь хозяйкой в моем доме. А уж я постараюсь обеспечить вам и хорошую, человеческую жизнь, и надежную защиту от бурных ураганов...
Я отстранилась. Мне много раз делали предложения, но по большей части - непристойные. По существу, предложение "руки и сердца" я получила в первый раз. И, честное слово, совершенно потерялась - и от радости, и от неожиданности, и еще от понимания того, что Лева приготовил текст этот заранее, а не сочинил спонтанно.
– Ты меня сразил!..
– сказала я, просто чтобы не молчать обрадованной дурой.
– Я и сам поражаюсь себе - еще пару недель назад и помыслить не мог, что в состоянии полюбить, что так захочу собственной семьи, тебя - всегда рядом!..
Это тоже было прекрасно - мне объяснялись в любви. А ведь и такими объяснениями я не была избалована.
– Ну так что?
– спросил Лева.
– Женщине дается время на раздумье?
– спросила я, сама не понимая, почему сразу не кричу восторженное: "Да! Да! Согласна!"
Радость кипела во мне, выплескивалась из меня: все я забыла. И ужасную ночь, и платье, и Бурелома, и камень. Просто шла с сияющими глазами, готовая улыбаться всему и всем.
– Мария Николаевна, - остановил меня в коридоре Вражич.
– Что это с тобой сегодня? Никак влюбилась?
– Да, Вражич, да, золотой. Влюбилась и знаю, что любима.
– Поздравляю. Завидую. Может, и мне когда доведется...
– Если постараешься.
– Да тут старайся, не старайся: если нравятся такие, как ты... А твой избранник?
– Ну, Вражич, - упрекнула я.
– Молчу. Но это, по крайности, не Бурелом?..
– Окстись!..
– Вот и замечательно.
И Вражич, действительно обрадованный, понесся дальше со своей грязной посудой. А ему на смену выкатилась мне навстречу Маруся, снова в ватнике, снова с бидонами отходов.
– О, Николавна, отойдем, чего скажу.
Я отошла с Марусей за угол, хотя по ее переполненности эмоциями почувствовала: наружу из нее просится очередная сплетня.
– Лев Петрович сегодня у Раиски нашей были.