Вторжение Бурелома
Шрифт:
– Рассказал, но очень кратко, - снова заговорил Юрка.
– Ну, и о твоих колебаниях. И знаешь, что я тебе скажу: колебаться-то не стоит. Люди и позаслуженнее тебя берут деньги и не бегут к криминалистам снимать отпечатки пальцев: мол, через чьи это грязные лапищи прошли желанные купюры?.. И потом этот твой Бурелом - он дальновидный. Он, явно в убыток себе, деньги в твой театр вкладывает, и, знаешь, зачем? Затем, чтобы будущее его детей и детей его детей было не лишено культуры. Детей-то своих все они в мечтах своих видят чистенькими. На катки, на теннис, на английский, на фортепьяно водят!..
– Замолчи!
– сказала я.
– Ради всего святого, замолчи, Юра! Не лезь, куда не просят!..
– Молчу, уже замолчал... Слезы-то вытри - выход же твой!..
"Смертью любовника..." - отдалось во мне эхом и тут же подумалось, а почему эта замечательная мысль сформулирована в единственном числе, а не заменить ли его - на множественное?!
Наверное, я была действительно плоха, потому что ловила на себе настойчивый, тревожащийся взгляд Валентины, однажды она даже не удержалась, прошептала мне на ухо: "Подлец!" Я остановила ее: не хватало только разреветься на сцене.
Между нами, подругами, было давно заведено: если боль у тебя слишком еще острая, нестерпимая, и ты хочешь забраться в щель, чтобы никого не видеть и не слышать - забирайся, скули там одна в своей норе, никто с сочувствием не станет навязываться. Но когда захочется излить горе в жилетку ближнего: только свистни...
На Диму, студентика нашего, я вообще не могла смотреть, хотя он сильно подтянулся за то время, что я его не видела: учиться он умел и бесталанным, как мне показалось вначале, не был. Но для меня он являлся сейчас материальным, одушевленным символом Предательства. И хотя я прекрасно понимала, что уж он-то ни в чем не виноват, ничего поделать с собой не могла.
Мне было плохо, плохо до головокружения, до тошноты...
Но отыграла я нормально, сносно. Иногда взгляд мой отыскивал в зале Анастасию Ивановну - она, кажется, была довольна: а мне становилось досадно, что пригласила ее в такой неудачный момент.
Бурелом появился неожиданно. Только мы всей компанией разместились за столиком, специально для нас сервированным - Анастасию Ивановну и ее внучку мы тоже пригласили - только я попробовала прожевать кусок мяса - и поняла, что в горло мне ничего не лезет, как тут и увидела Бурелома, который стоял на пороге служебного буфета и высматривал кого-то...
Мне захотелось спрятаться - это был первый порыв. И мне захотелось подняться, чтобы он, не дай бог, не ушел, не заметив меня! Я не сделала ни того, ни другого - я оставалась на месте...
– Что с вами, Маша? Вы побледнели, - заботливо сказала Анастасия Ивановна.
– Неважно себя чувствую, - через силу, через парализовавшее меня волнение ответила я. И тут к столику подошел Бурелом.
– Не ждали?!
– спросил он и улыбнулся самой дружелюбной улыбкой, на которую был способен.
– Как вы узнали, что я здесь?
– спросила я.
Бурелом только загадочно улыбнулся: мол, неужели непонятно еще, что нет для меня тайн, нет и быть не может...
Все смотрели на Бурелома: Юрка с некоторым даже уважением (он понял, кто это), Валентина - с непониманием (только сейчас я подумала, что "лучшая" подруга ничего не знает), Дима - равнодушно взглянул на Бурелома
Впрочем, мне некогда было анализировать чье бы то ни было поведение мне следовало задуматься над своим, потому что сама-то я, оказывается, смотрела на Бурелома с нескрываемо-радостной улыбкой. А он, похоже, и не ожидал ничего иного:
– Вы сразу скажете свое "да"?
– спросил Бурелом, и я слегка опомнилась.
Тем более, что и камень мой заговорил, несносно пиликая. Если бы не это его пиликание, я не уверена, что не произнесла бы, действительно, уже готовое сорваться с языка: "да"... В эти первые секунды встречи я ощущала только возможность одержать Победу!.. Да, каверзные людишки, что держатся поближе к имеющим власть и деньги - люди эти поганые - но ведь как держатся! зубами, когтями! всеми своими присосками!.. И будь подобная власть у меня, Феникс не позволил бы себе такого поступка, такого откровенного пренебрежения мною. Он бы все ТЕРПЕЛ!.. Не то что вчерашний мой всплеск эмоций стерпел бы, а даже, если бы я плевала ему в лицо прилюдно!
– с утра и до вечера, и каждый день, по графику!..
– Маша!
– вдруг услышала я голос рядом с собой и ощутила нервное пожатие руки.
– Что, Анастасия Ивановна?
– обернулась я на этот призыв.
– Маша, все-таки - с вами все в порядке?
– она это почти прошептала, не желая, видимо, быть услышанной Буреломом.
– В порядке, в порядке...
– грубо оборвал Бурелом Анастасию Ивановну.
Я еще не успела толком понять, чем вызвана эта его грубость, как услышала:
– Я обратилась не к вам, молодой человек, - старая библиотекарша произнесла эти слова ровно и твердо. Бурелом усмехнулся и, повернувшись ко мне, сказал:
– Теперь я, по крайней мере, вижу, что вы не одна такая, Мария Николаевна. Есть и другие камикадзе...
Сдавленно хихикнул Юрка - не смог не оценить шутку - но это его подхихикивание показалось мне весьма симптоматичным.
– Бабушка!
– снова услышала я голос - на этот раз сдавленный голосок Мариши.
– Бабушка! Ты не пугайся: он же слепой... Видишь, глаза у него белые-белые!.. А так он не страшный!..
Было ясно, что девочка уговаривает, успокаивает саму себя. Но взглянув на Бурелома, я поняла, что Мариша права: глаза Бурелома побелели больше обычного. Он тяжело и как-то многообещающе смотрел на старую женщину, которая вовсе его и не замечала.
– Маша!
– повторила Анастасия Ивановна.
– Вам нужна моя помощь?
– Спасибо, Анастасия Ивановна, мне ничего не грозит - это чисто деловой разговор с человеком, которому не резон меня обижать. Пока не резон. Не так ли, Лев Петрович?
– спросила я.
– Лев и еще Петрович?
– удивилась Валентина.
– Теперь мне понятно про клетку... Вы присядете?
– спросила она у Бурелома.
– Нет, похоже, это никогда не кончится!..
– не счел нужным отвечать Валентине Бурелом.
– Давайте, Мария Николаевна, отойдем с вами в сторонку! Некогда мне!..