Вторжение

Ченнык Сергей Викторович

Удивительная у нас ситуация: все наши враги в один голос говорят, только провидение спасло нас от русской артиллерии в первые как минимум два-три дня после начала высадки. Если внимательно читать не только теоретиков, но и тех, кто оказался на русском берегу в эти сентябрьские дни, они единодушны: русские могли просто прийти вечером или ночью, повытаскивать нас из нор, построить в колонны и гнать под конвоем в лагеря для военнопленных. Хотя это и касалось только англичан, но не будем забывать — они составляли половину неприятельской экспедиции.

Говоря о тактике и стратегии при отражении десанта, можем согласиться с мнением одного из выдающихся русских военных теоретиков второй половины XIX в. Н. Обручева, утверждавшего,

что при смешанных морских экспедициях стратегическая инициатива всегда находится на стороне наступающего, но вот тактическая — на стороне обороняющегося. Даже если последний не имеет данных о точном месте высадки, он в состоянии оказать сопротивление на любом из участков своего побережья, даже если для этого ему приходится распылять свои войска.^{1087}

Еще раз вспомним высадку союзных войск в Нормандии в июле 1944 г. Тогда несмотря на тщательнейшую разведку высочайший уровень планирования и дезинформации немцев им пришлось встретить на берегу такое сопротивление, что на некоторых участках сам успех операции был под сомнением.

И, наоборот, в сентябре 1854 г. русский главнокомандующий совершенно немотивированно допустил противника на землю своего Отечества, которое должен был защищать всеми имевшимися, притом немалыми силами.

«Высадка союзников силой всего 50000 человек, при миллионной у нас армии и сильном флоте казалась безумным предприятием. Главнокомандующий князь Ментиков, моряк по профессии, тем не менее допустил произвести беспрепятственно 1 и 2 сентября высадку у Евпатории, хотя располагал 60 вымпелами, в числе их и небольшим числом паровых судов. Если наш флот не мог уверенно рассчитывать на победу над союзным флотом, то в наших силах было расстроить план союзников, ворвавшись в их транспортные колонны».^{1088}

Знаете, я много пытался найти хоть одно из выдающихся имен русской военной теории, кто оправдывал бы действия Меншикова в эти дни. Ни один из них не делает это. Беру смелость сделать свой вывод: если бы атака с моря была поддержана действиями армии с суши, то кто знает, чем и как могла закончиться Крымская кампания… Хотя, может, она и не началась бы тогда совсем. Прогнозы — конечно, дело неблагодарное.

Но все было не так. Главнокомандующий предпочел дать союзникам возможность беспрепятственно выгрузиться на территорию России. Сопротивление первых дней ограничилось частными акциями казаков, уничтожавшими все, что могло быть полезным неприятелю, вторгшемуся на крымскую землю. Волею судьбы казачий полковник Тацин оказался единственным, кто, ведя свою малую войну, пытался в течение первых нескольких дней начавшейся кампании хоть как-то наносить врагу вред. Удивительно, но многие из тех, кто пишет о Крымской кампании, об Альминском сражении упоминают его лишь номинально. На деле этот труженик войны заслуживает все-таки большего.

Действия (точнее, отсутствие действий) генерал-адмирала Меншикова в дни, когда, даже по мнению самих союзников, они были не просто уязвимы, а почти беззащитны, похоронили перспективы военного успеха в грядущей военной кампании. Еще до первого орудийного выстрела судьба Севастополя была предрешена.

Генерал Богданович совершенно прав, что «…тот, кто допускает собраться вблизи такой грозе, ничего не предприняв для ее рассеяния в самом начале, ставит себя сам в невыгодное положение и признает себя бессильным в глазах туземцев). Ежели даже допустим, что невозможно было не позволить неприятелю произвести высадку, то по крайней мере нет сомнения в том, что мы имели средства затруднить ее, выиграть время и усилить позицию на Альме, устроив ложементы для стрелков и вырубив на правом берегу сады и виноградники, впоследствии облегчившие наступление союзников».

Богданович не одинок: «…Высадка нисколько не была затруднена, хотя место ее было в 20-ти верстах

от Альмы, где уже находилась часть наших войск. Воспрепятствовать высадке может быть было и возможно, но князь Меншиков обязан был употребить все средства для затруднения этой сложной и трудной операции. Разведку русские проводили слабо, а потому и не знали о положении продрогших, измокших и голодных союзников в ночь после высадки. Нападение на них в эту ночь, вероятно, было бы небезуспешным».^{1089}

Хотя нельзя не сказать, что были и имевшие другое мнение, но их явное меньшинство.

А.Свечин: «Меншиков не решился активно препятствовать высадке союзников, что было связано с подставлением русских войск на плоском евпаторийском берегу, под огонь могущественной судовой артиллерии; он спешно начал сосредоточивать войска на высокое плато левого берега р. Альмы, чтобы преградить союзникам путь к Севастополю».^{1090}

Может быть, правы были русские адмиралы, предлагавшие план атаки флота союзников в море с целью нанесения им максимальных потерь? Но этого не произошло. Может быть, именно это и стало тем крестом, который до конца своих дней, до своей славной смерти на севастопольских бастионах несли адмиралы Нахимов и Корнилов?

Ниже мы увидим все эти возможности более подробно. Пока же можем с уверенностью утверждать, что русский главнокомандующий не готовил никаких мер по противодействию десанту как минимум по следующим причинам.

1. Меншиков не верил в реальность высадки осенью 1854 г.

«Приближение равноденственных бурь, обыкновенно бывающих в Черном море в осеннее время года, вселило настолько сильную уверенность в невозможность плавания с большим десантом, что кн. Меншиков был удивлен тому, как кн. Горчаков беспокоился за Крым».^{1091}

Меншиков не верил, что союзникам удастся собрать силы, достаточные для того, чтобы сломить сопротивление его армии.

3. Меншиков не считал возможным, что союзникам удастся в столь краткое время сконцентрировать в нескольких портах Турции и Болгарии достаточное число транспортов для переброски хотя бы минимального числа войск.

4. Меншиков просто растерялся. Это мнение бытовало среди младших офицеров русской армии и флота.

Меншиков, до последних дней баюкавший себя иллюзиями, узнал о совершающемся событии, когда уже почти ничего не мог поделать. Он, впрочем, и вообще не думал трогаться с места, где стояла его армия, т. е. от реки Альмы. Офицеры просто понять не могли этой инертности: «…Со 2 сентября началась… высадка неприятелей без всякой помехи с нашей стороны! Два, три полка с артиллерией могли бы порядочно поколотить высаживавшегося — закачанного на море — неприятеля!.. Но наши равнодушно смотрели на эту высадку, даже не сделали никакого распоряжения о прекращении перевозки товаров по Крыму!».^{1092}

5. Меншиков никогда не пытался опередить союзников, не умел навязать противнику свою волю, даже когда имел к этому все возможности и предпосылки.

«…Стоял на верном пути применять свою армию не исключительно лишь для пассивной обороны, а для независимости в поле и для сохранения ее связи с государством, не сумел довести этого дела до конца даже и когда имел явное превосходство в силах по прибытию к Севастополю резервов».^{1093}

Это, кстати, мнение нейтральное. Оно принадлежит немецким военным, которые констатировали, что только благодаря тому, что и союзники не блистали тактическими и стратегическими талантами, «…они совершенно не сумели воспользоваться полной неготовностью Севастополя; и, как всегда в подобных случаях, отказ от легкого успеха повлек за собой тяжкие труды и потери в дальнейшем».^{1094}