Вторжение
Шрифт:
— Ну а все-таки, почему эти татары зимой сюда забрели?
Алексей усмехнулся:
— Да из-за донцов из нашей беломестной слободы… Ближе к осени пришла станица атамана Степана Харитонова, попросили донцы разрешения ставить острог рядом с бродом, но за рекой. Воевода покумекал-покумекал, да разрешил — у нас хоть в городовых казаках и числиться несколько сотен крестьян, да только это вчерашняя голытьба, лишь худо-бедно топорами махать способная на стенах, да копьями колоть. В поле от них толку никакого — а тут едва ли не целая сотня боевых казаков, да все воины матерые, бывалые. Пищали, а то и пистоли через одного — а с саблей разве что не в обнимку спят… Если придет сильный враг — донцы ведь помогут отбиться, встанут на городские стены! Да к тому же с казаками и бабы пришли, и детишки в немалом числе, причем половина баб — полоненные татарки…
На лицо Алексея набежала тень, но он твердо продолжил:
— Нашу восьмую сторожу у реки Паниковец татары смогли перехватить, всех четверых служивых запытали до смерти, чтобы узнать, откуда и когда им сподручнее к крепости подойти… А потом и седьмую станицу из двух казаков да двух детей боярских, что на Воронец ушла к Козьей горе, живота лишили! После чего поганые попытались в ночную пору скрытно к граду подобраться, чтобы на донцов напасть… Да только Степан, поставив крепкий острог, озаботился и о дозорах надежных на стенах. Те вовремя шум подняли, пальбу, а от крепости наши пушкари добавили из тюфяков, и стрельцы из затинных пищалей ударили! С ходу татары в слободу не смогли проникнуть, донцы вовремя на стену поднялись, встретили поганых огненным боем и стрелами. А когда степняки отхлынули от острога — тогда уж и донцы ударили из слободы, покуда крымчаки в себя не пришли! Да и наши дети боярские не сплоховали, казачкам на помощь поспели из крепости… Четыре сотни поганых мы огненным боем положили да порубили, да с сотню их бежало, по округе разбрелись вороги… Вот вы на отряд малый татарский и набрели.
Впервые за время разговора я увидел, как неожиданно открытая, располагающая улыбка десятника озарила его лицо:
— Втроем целую дюжину степняков ухлопали, это ж надо!
Но тут же улыбка пропала с лица Алексея, потомственного сына боярского, а глаза захолодели:
— Вот только мыслю я, что мурза за сынишку своего шибко обиделся, а гибель нукеров его аукнется нам сильным татарским набегом. Раз уж зимой ногайцы пошли донцов Харитонова шукать, да рискнули напасть на крепкий острог под боком у сильнейшей крепости засечной черты, то мурза за смерть сына будит мстить до последнего, с размахом! А вы идите верстать детей боярских с порубежья… Целых восемь сотен! У нас ведь в Ельце до голода и воровства Болотникова не больше двух сотен всадников служивых было, а теперь вдвое меньшим их число стало. Хорошо Господь управил, что к приходу ногайцев из остальных крепостей дети боярские как раз стекаться стали! И то, поганые не поняли в ночи, каким числом мы на вылазку пошли, ведь в полтора раза меньше нас было! Подумай, ротмистр, ведь так — во всех порубежных крепостях, служивых раз два, и обчелся… Заберете восемь сотен детей боярских — оголите всю черту, столько ратников вам никак не собрать. На что суров Ляпунов, и то в Ельце едва ли три сотни воев поместной конницы набралось со всей округи, ну да с нашими всадниками как раз четыре наберется. Что, всех поверстаете, оставите град без защиты? А ты подумал, что с женками нашими будет, что с детишками станется, когда мурза под стены Ельца приведет большую силу?!
Я не нашелся, что ответить — и отвернувшийся от меня Алексей лишь горько усмехнулся, после чего указал рукой куда-то вперед:
— Вон он Елец и есть.
Н-да, из снежной круговерти действительно показались крепостные стены и башни. Я одобрительно покачал головой. Внушительный вид! Высокие, рубленные тарасами стены, мощные боевые башни, отстоящие друг от друга на расстояние полёта стрелы… Каждая из боевых «веж» вооружена собственной артиллерией — а сами укрепления возвышаются над берегом реки, вечная отвесный гребень «Кошкиной горы». Теперь понятно, почему князь Воротынский Елец не смог взять с царским войском… Особенно учитывая, что в нем находились немалые запасы провизии, множество орудий и боеприпасов к ним, приготовленных Лжедмитрием для похода на Азов!
Тапани, держащийся вместе с Лермонтом чуть позади, восхищенно присвистнул, словно уловив ход моих мыслей:
— А Елец-то — крепкий орешек! Кто-то может и недооценивает
Я придержал коня, рассчитывая поравняться с товарищами — и избежать продолжения неудобного для меня разговора. Ибо пока что на вопрос десятского головы Каверина готового ответа у меня нет… Заодно немного переключусь и дам мозгам отдохнуть за неспешной беседой:
— Первого Лжедмитрия в порубежье сильно уважали — он освободил людей от податей, нарезал служивым землицы, вдохновил ратников идеей удара по Азову. А вот когда до ельчан дошла новость, что «Дмитрия Иоанновича» убили, а новым царем в Москве стал Василий Шуйский… Ляпунов его не принял, не приняли его и во многих крепостях засечной черты. Кроме того, пересуды о чудесном спасении царя Дмитрия и его бегстве от вероломных убийц, стремительно распространялись в южных уездах… Немногие служивые, что присягнули новому государю, вскоре были вынуждены покинуть град — а когда на юге закипел бунт, Елец окончательно отпал от Шуйских…
Я сделал короткую паузу, после чего продолжил:
— Впрочем, потерянный форпост был крайне важен — и царь Василий принялся искать способы вернуть столь важную порубежную крепость засечной черты под свое крыло. Так к Ельцу были отправлены гонцы во главе с Михаилом Нагим с посланием от вдовствующей царицы Марфы Нагой, матери Дмитрия, что якобы «ожил» уже во второй раз. В письме, написанном по указке Шуйского, Марфа корила жителей Ельца за нарушение клятвы верности, стыдила изменой. Напоминала, что ее несчастный сын в Царствии Небесном пребывает, а любой, кто бунтует от его имени — тот нехристь и вор… Да только вот горожане напомнили боярину, что давеча Марфа сама крест целовала, что жив ее сын. Как ей после такого можно верить? Вот и отправился Нагой аки нагой с пустыми руками обратно…
Оценив мой каламбур, соратники заулыбались — а я продолжил свой сказ:
— Но все одно Шуйский решил вернуть Елец. К городу отправились монахи и с собой они принесли икону, на которой изображены Богородица и два святых: Василий Великий, небесный покровитель царя Василия Шуйского, и канонизированный царевич Дмитрий Угличский. Шаг сей был рассчитан на покаяние ельчан. Но горожане, приняв старцев вполне уважительно, в крепости остаться им не дали, а разрешили основать небольшой монастырь в южных пределах уезда, при впадении речки Тешевки в Дон. Монахи с людьми, которые сами изъявили желание к ним присоединиться, заложили Задонский монастырь… Ну а затем появился Болотников, бывший порубежник, пленённый татарами, да вернувшийся в родную землю через всю Европу. Себя он назвал воеводой истинного царя, божился, что Дмитрия Иоанновича видел у ляхов живым и здоровым… И Елец встал под его начало.
Сделав короткую паузу, я продолжил:
— Конечно, Шуйский был вынужден послать против воров войско. Недалеко от крепостных стен московская рать, возглавляемая боярином Иваном Воротынским разгромила отряд восставших Истомы Пашкова. К слову, боярин сей — сын славного героя битвы при Молодях, князя Михаила Воротынского… Но воры успели отступить в крепость и сесть в осаду. Потрепанная в нескольких неудачных штурмах рать Воротынского, состоявшая из новгородских и некоторого числа рязанских дворян, растеряла боевой дух, среди служивых начались брожения. А когда до боярина дошел слух о триумфе Болотникова под Кромами и отступлении царских войск, тот и вовсе решил уходить на север, сняв осаду… Вот только уйти ему уже не дали — войско начало разваливаться еще во время похода, часть служивых переметнулись на сторону восставших. Кроме того, отряд Пашкова усилили банды воров, собравшиеся в округе и щипавшие царские обозы, к нему присоединились воровские казаки из числа донцов — и вскоре он поквитался с боярином за прошлое поражение…
Лермонт только удивленно покачал головой:
— Вот это да, Себастьян! Сколько всего ты знаешь об этой крепости! Но откуда?!
Что же, я ожидал подобного вопроса — и потому в ход пошла заранее приготовленная заготовка:
— Орлов много рассказывал мне о Ельце. Он сам родом из здешних мест, его отец был елецким сыном боярским, да сгинул то ли в бою с татарами, то ли из дозора не вернулся…
Лермонт понятливо кивнул, а вот неожиданно осадивший коня десятник подозвал к себе одного из своих людей, молодого еще парня — очень похожего, кстати, на самого Алексея: