Вторжение
Шрифт:
Воевода напряженно замолчал — зато слово взял казачий атаман:
— Да пошел ты, хрен нерусский! Нет у нас людей за Шуйских головы класть. А заартачишься — так пропадешь в степи со всеми своими ретарррами на подходе к граду… Татары вас побьют! Обоз только пограбленный после расправы агарян найдется — а так даже кости волки приберут…
Голос у казака под стать внешности — хриплый и гулкий, а тон слов его дерзкий и самодовольный. Решай он все сам, может, так оно бы и получилось…
— Вижу я, что воры в порубежье по-прежнему в чести! Но также я знаю и о вашей беде с казаками беломестной слободы, и о мурзе, жаждущем мести. А потому я готов предложить решение, способное удовлетворить обе стороны — я выполню приказ, а гарнизон крепости сохранит боеспособность
При последних моих словах взгляд десятника Алексея (хотя десятника ли?) стал острым и внимательным, перестали ухмыляться и служивые. Казачий атаман, недовольный тем, что я не дал слабину, вперился яростным взглядом в Лермонта, не отпускающего руки с пистоля — а воевода, явно недовольный выпадом Харитонова, уже заметно благосклоннее кивнул мне и коротко бросил:
— Говори ротмистр.
— Мы привели с собой обоз, чтобы вооружить четыре сотни будущих рейтар самопалами и кавалерийскими карабинами с колесцовыми да кремниевыми замками. Последние, конечно, не отличаются надежностью — зато иные наши мушкеты славятся искусной выделкой замков и точным боем, и стоят они целое состояние. Этого оружия у нас — чуть больше сотни карабинов… Но предположим, что оба воза с ними я утопил — и остались у меня лишь пистоли, чтобы вооружить только три сотни рейтар. Предположим…
Конец фразы я протянул довольно многозначительно, и воевода вновь благосклонно кивнул:
— Продолжай.
— Так вот, «утопленными» карабинами вы можете вооружить сотню стрельцов, мои люди помогут с ними разобраться. В то время как освободившиеся пищали вы передадите самым смышленым и толковым городским казакам, чем вы увеличите число ратников, способных встретить врага огненным боем, едва ли не вдвое.
— А немчура-то дело говорит! У меня стрельцов всего-то полторы сотни, а так две с половиной будет — совсем иной разговор с татарами поведем, коли под стены наши сунутся!
Сын боярский усмехнулся, посмотрев на засиявшего стрельца:
— Ты Юрий, свет Никитич, обожди радоваться-то. Три сотни детей боярских все одно поверстают в рейтары — кто же тогда в сторожи пойдет? Твои стрельцы — аль казаки городские?!
Посмотрев на Алексея с легкой усмешкой, я перевел взгляд на воеводу:
— Это еще не все. Я предлагаю женатых донских казаков переселить в крепость, а всех несемейный донцов поверстать в рейтары. Тогда в самой крепости можно будет оставить хотя бы с полсотни
— ЧТО-О-О-О?! Не бывать!!!
Казачий атаман взревел, аки бык, вскочил на ноги и едва не перевернул лавку с десятником, рванув из-за пояса и самопал, и саблю. Однако Лермонт оказался чуть быстрее — и молниеносно направил выхваченный из кобуры пистоль на Харитонова. Вскочили из-за стола и прочие служивые, положив руки на рукояти клинков — вот только меряют они злыми взглядами не нас с шотландцем, а донца… Слово в этот раз взял воевода, единственный из присутствующих оставшийся сидеть на резном стуле:
— А чего ты возмущаешься, Степан? Это ведь ты ни словом не обмолвился об убитом твоими казачками мурзе, это ведь за твоей станицей пришли ногайцы, по твою душу! Вон, ротмистр дело говорит: мы люди служивые, и приказы выполнять должны. Приказ есть, а немец нам все одно навстречу идет, оружие пообещал дать, последних служивых в городе оставляет… Да и казаков у тебя все одно больше половины останется, ведь сколько уже женатых? А сколько из твоих бобылей успели девок елецких попортить? Одни жалобы на твоих молодчиков! Кто-то посватался честь по чести — ну а остальные также пусть теперь сватаются, да свадебки играют… Как говорится, венчание покроет грех молодых.
Атаман, до недавней поры очевидно, бывший воеводе костью в горле со своим самоуправством, медленно осел на лавку — и с явной неохотой убрал оружие.
— Кроме того, каждый вступивший в рейтары казак получит государево жалованье — что побольше будет, чем у простых детей боярских — да два колесцовых пистоля в личное пользование. После же окончания войны я не буду неволить донцов и отпущу их в Елец. Но и выданное оружие, и снятые с боя трофея — все останется при них!
После короткой паузы я продолжил:
— Не серчай атаман — но ведь богоугодное же дело делаем, Отечество защищаем! Донцам без Руси все одно не выстоять против турок да татар — да только Русь сейчас и сама на грани гибели… Тем более, что ногайцы уже вряд ли явятся под стены Ельца этой зимой — зато большая сеча с ворами самозванца точно случится! А там уже и король ляхов под Смоленском осадным лагерем встал…
Харитонов нехотя бросил:
— Добро. Но раз так — я своих казаков сам поведу. Ну а семейные — семейные пущай остаются…
Воевода, услышав последние слова, аж просиял лицом — и картинно раскинул руки:
— Что же я за нерадивый хозяин! Люди с дороги, а у нас ведь уже и каша остыла, и капуста моченая заветрилась, и хлеб загрубел! Но вы садитесь, гости дорогие, сейчас согреетесь медком, салица вот соленого отведайте… А там уже и поросенок в печи томленный поспел, греческой пшеницей и луком набитый!
Я кивнул Лермонту, и мы вместе двинулись к столу. Между тем, воевода окончательно вошел в роль хлебосольного, радушного хозяина: