Вторжение
Шрифт:
— Простудятся же! — удивился я.
— Скажете тоже, ваше высочество, — ухмыльнулся в усы Тацына. — Что им сделается?
— Ладно, коли так. Рассказывай лучше о своих подвигах. А то мне штабные такого наплели, что и нарочно не придумать.
— Было бы, о чем толковать, — изобразил из себя скромника атаман. — Так пошумели трохи…
— На Каче?
— И на Каче тоже.
— А где еще?
— Ой, Константин Николаевич, да проще сказать, где не шумели. Но громче всего у Бельбека.
—
— Врут! Как есть врут, ваше императорское! Только половину. Вы ж меня знаете, я на себя лишнего никогда не возьму.
— Вот значит, как…
— Не верите? — сделал вид что обиделся полковник. — Вон гляньте артиллерия турецкая все тринадцать пушек. Было, правда, еще, да колеса на лафетах поломались. Не умеют басурмане, делать, что тут скажешь. Пришлось сховать в надежном месте. А вон там повозки видите? Это из турецкого обоза! А это лично для вашего высочества.
Этими словами он протянул мне вполне европейского вида палаш, богато при этом украшенный золотом. На лезвии которого видна была какая-то надпись арабской вязью.
— Самого паши сабля!
— Врешь!
— Да чтоб я сдох!
— А сам паша где?
— Утек, паскуда!
— Рассказывай!
— Было бы что… Ну, подождали у Бельбека пока все на другой берег переправятся, а как турки одни остались и налетели. Кого порубили, кого постреляли, кто и утоп. А обоз с артиллерией нам достался.
— Пленные были?
— Как не быть! И аскеры простые и офицеры. Все честь по чести…
— Что говорят? — сгорая от нетерпения, продолжал расспрашивать я.
— Да мне ж почем знать! Я же по-турецки не бельмеса…
— Тьфу пропасть! Триста лет казаки с турками воюют, а говорить не научились…
— Не сподобил Господь, — развел руками полковник. — Может сами поспрашаете? Вы человек ученый, не то, что я, грешный.
— Увы, меня турецкому тоже не обучали!
— Так это не беда. Там один из турок по-французски лопотать умеет.
— Что же ты раньше молчал, кровопивец!
Приведенный через минуту под конвоем двух черноморских пластунов пленник и впрямь говорил на языке Расина. Более того, он и был французом, переодетым зачем-то в турецкую военную форму.
— Спасите меня, месье! — взмолился он при виде меня. — Я вижу вы благородный человек!
— Я-то, да. А вот отчего вы находились в составе чуждой для вашего отечества армии? Или вы принадлежите к числу ренегатов, принявших ислам?
— Что вы, месье! — возмутился незнакомец. — Я добрый католик и никогда не предавал Христа. Просто…
— Что?
— Суровое безденежье вынудило меня покинуть родные края. Много лет я скитался по чужбине, пока не устроился к благородному Сулейману-паше.
— И кем же вы к нему устроились?
— Поваром, разумеется. Паша
— Да что ж такое. Как ни пленник, так либо повар, либо обозник…
— Простите, господин офицер… или быть может… тысячу извинений, но не сообщили ваш чин или титул.
— Великий князь Константин, — машинально представился я.
— Вы — Черный принц?! — Восторженно завопил француз. — Боже какая честь! Никогда не думал, что судьба сведет меня со столь великим человеком.
— Чему вы так радуетесь?
— Не сочтите за нахальство, но… вам не нужен повар?
— А вы и в самом деле наглец, месье!
— Просто мне хотелось быть вам хоть немного полезным.
— Боюсь, это невозможно. Если, конечно, никто не посвятил вас в планы командования союзников…
— В таком случае, ваше высочество обратилось по адресу! — на лице еще недавно трясшегося от страха француза появилась победная улыбка. — Благородный паша никогда не стеснялся моего присутствия и частенько обсуждал при мне военные планы. Более того, иногда он даже советовался со мной!
— Да, неужели?
— Ну, по большей части обсуждаемые нами вещи касались меню… тем не менее, я многое слышал.
— Куда направляется союзная армия?
— Дайте вспомнить. Речь шла о какой-то бухте немного южнее Севастополя. Какое-то варварское название… что-то вроде «баляклява» или как-то так.
— Балаклава?! — едва не подскочив со своего места спросил я.
— Да-да, — радостно закивал пленный кулинар. — Именно так.
— Что ж, месье. Если вы сказали правду, вам нечего опасаться. Более того, уверен, что смогу найти вам занятие по вашей профессии. Но если вы мне солгали…
— Я бы никогда не посмел сказать хоть слово неправды такому человеку как ваше высочество!
— Ладно. Скоро мы это выясним…
— Чего говорит, басурманин? — поинтересовался ничего не понявший из нашей беседы Тацына.
— Говорит, что быть тебе, Степан Федорович, генералом!
— Да ну!
— Вот тебе и ну! Врага побил? Пушки захватил? Ценного языка взял? С таким формуляром прямая дорога в генералы. Если эдак пойдет, ты еще моим начальником станешь. Не оставишь своей милостью?
— Шутить изволите, ваше высочество.
— Не без этого… Союзники, если пленный не соврал будут обходить Севастополь и атакуют Южную сторону.
— Это, стало быть, они по Бахчисарайской дороге через лес мимо Инкермана к Черной речке пойдут, — стал прикидывать вслух казак. — Ближе не посмеют, прямо под наши пушки. Тут их, сукиных детей, и бить надо!
— Поднимай свое воинство, атаман. Некогда отдыхать.
— Стрелков бы по более, ваше высочество. Конным в тех дебрях делать нечего…