Вверх и вниз. Хроника смены в альплагере
Шрифт:
Мы рано легли спать. Ущелье Башиль уже было затянуто облаками. Однако в палатке не чувствовалось сырости, и потому не хотелось просто так засыпать. Я подумал о Лене, каково ей одной, но представил не ее, а Сашу и подъем на ледник Адыр-Су, Сашины глаза и рот, судорожно хватавший воздух, и, наконец, самое худшее – что ей уже нечем помочь. Лена была не сильнее Саши. Значит, такое могло случиться и с ней. Я постарался вспомнить, что Лене сказали на медосмотре. Ее приняла доктор, та самая, которая шла с нами до ледника. Я тоже в свое время попал на осмотр к ней, и потому легко мог представить, как она выглядела за работой. Она выслушала Лену, измерила давление до и после двадцати приседаний и, не сказав ни слова, отложила карточку в сторону, как и в тот раз, когда
Лена ответила, что вот, мол, она, тридцатидвухлетняя дура, решила заняться альпинизмом. Врач возразила:
– Ну и что же? Вы здоровы. Пожалуй, плохо тренированы, только и всего.
Она ответила, как считала нужным по сути дела. Зато мужчина сразу повернул наоборот.
– Что вы, неужели вам тридцать два года? Я бы никогда не подумал.
Я знал, что он не мог так подумать, и знал также, что он подумал на самом деле, особенно если у Лены еще была открыта грудь. Безусловно, этот тип, не стесняясь жены, разглядывал Лену, в точности зная, что жена не осадит его сейчас. Не устроит скандал даже после приема, потому что любит его и при этом, вопреки очевидности, боится признать мужа прохвостом и хамом. Ей еще только предстояло узнать, что осаживать его надо пощечиной, поскольку другое не сможет охладить слишком острый «профессиональный» интерес.
Понемногу я начал успокаиваться. Должно быть, на поддержку уже приходил сон. Я подумал, что Лена, скорее всего, спит, – ей всегда хорошо спалось; она ворчала, если я ей мешал, и безропотно поднималась только к Танюшке; я-то редко слыхал ее плач. Лене было труднее, чем мне, бороться со сном. Я злился, что он крадет жизнь и сознание, а Лена погружалась в него, словно в родную стихию, и позволяла ему овладевать собой так полно, как я еще ни разу не овладевал ей. Но на этот раз я не ревновал ко сну. Выспаться было слишком важно. Чтобы мы оба отдохнули, – она и я.
Я заснул и спал крепко, без видений, пока меня не потрясли за плечо. Снаружи были холод и темнота. Как всегда. Когда-то, давным-давно, жизнь шла иначе, но трудно было вспомнить, когда.
V
Дьяков, позавтракавший у Качаловой, сварливо торопил нас. Мы молча допивали какао, а он раздражался все больше и больше, видя, что все черпают кружку за кружкой.
Мы еще связывались, когда отделение Качаловой скрылось за гребнем. Дьяков сказал:
– Ребята, сейчас выйдем на полки. Будет много живых камней. Увидите сами, как сыпется. Поэтому идти осторожно, следить за веревкой – чтоб не болталась, и держаться возможно ближе друг к другу, ясно? И давайте больше не чикаться, чтоб это было в последний раз.
Полки вели в обход ледопада. Облака, из которых только что выпал дождь, закрывали ущелье Башиль. За поворотом исчезло ледниковое озеро. Вскоре мы убедились, что Дьяков не зря предупреждал нас насчет камней. Здесь сыпалось или могло посыпаться решительно все, за что бы ни взяться. К тому же у каждого, кто не шел во главе связки, были заняты обе руки. Левая годилась только для опоры – в ней были сжаты кольца веревки. Захваты я мог делать одной правой, предварительно выпустив из нее ледоруб. Тот начинал крутиться на темляке, задевая головой то ноги, то камни. Я выходил из себя, но не мог изловчиться и сделать так, чтобы ледоруб ни за что не задевал. Однако прицепить его к рюкзаку и избавить себя от хлопот было невозможно. Дьяков не допустил бы этого, да и рюкзак стал бы тяжелей. А за три дня похода в нем как будто так ничего и не убавилось.
Полки становились
Пожалуй, Борису без веревки в руках было несколько легче, но Бориса я почти не видел за Алей. Зато у нее просматривал каждый шаг, особенно после того, как начал догадываться, отчего в такой степени устаю. Выбравшись на мало-мальски прочный уступ, Аля замирала у самого края. Стоило сделать шаг или два – и я бы не застревал посреди сыпучки, но Аля освобождала место только после того, как Борис начинал тянуть, и мне никак не удавалось воспользоваться передышкой, хотя на уступе мы могли поместиться втроем. Это случалось раз за разом. Я тратил последние силы, стараясь не съехать с камнями вниз. Ругань так и рвалась с языка, и дело кончилось бы скандалом, если бы вдруг мы не оставили полки и не перешли на ледник.
Здесь полегчало. Подъем был прямой и спокойный. Просто замечательный после этих полок. Мы шли в ровном темпе; под ногами поскрипывал плотный смерзшийся снег. Он засиял, когда выглянуло солнце. Из ущелья Башиль, открывая вершину за вершиной, чередой выплывали облака. Было очень тихо и жарко. Мы разделись напротив склона Ору-Баши, иссеченного следами недавних лавин. Впереди, неуклонно приближаясь, вырисовывался перевал Голубева.
Без штормовки дышалось удивительно легко. Вначале это казалось странным, но потом я привык и перестал замечать, вслушиваясь в глухую поступь ног и позвякивание колец на ледорубах. Темп не мешал оглядываться и снимать. Недавние мучения на полках забылись.
Ледник широчайшей дорогой уходил вниз и назад к ущелью Башиль. Судя по тому, как теперь выглядел гребень Тихтенгена, мы изрядно набрали высоту. До перевала оставалось немного – один некрутой взлет. Мы одолели его все так же спокойно и ровно. За скальным барьером лежало ущелье Южное Юном-Су. Я поставил рюкзак в каменную нишу и обернулся.
Горы отступили вдаль. Между ними и мной лежал воздушный океан. Дном его был ледник, устремленный к подножью Тихтенгена. Чудовищный гребень этой вершины казался теперь небольшим. А дальше высились новые горы, и, чтобы взойти на каждую из них, не хватило бы жизни.
Аля стояла рядом и улыбалась. Я похлопал ее по плечу, будто не из-за нее отдыхал на сыпучке. Здесь даже с ней было приятно. Плата осталась в прошлом и не выглядела слишком большой.
Безенгийская стена имела ровный, почти без понижений, гребень огромной протяженности, подпирающий горизонт. Дальше не было ничего выше, но в одном ряду с ней поднимались две обособленные пирамиды, и правую я узнал. Мы с Леной видели Тетнульд из Сванетии пять лет назад.
Прошлое мелькнуло и исчезло, так и не начав развиваться в памяти, да и я больше не смотрел на Тетнульд. Но голова заработала спокойно, точно перед этим не было опьянения, и горы уже не получили обратно того, что они лишь на миг от себя отпустили.
Дьяков, управлявший спуском, оставил нас на последнюю очередь. Пользуясь этим, я снял панораму хребтов. Пленка кончилась. Я собрался заменить ее новой, но тут Дьяков вызвал связку к себе.
Судя по тому, что, стоя в шаге от края площадки, я не видел ни склона, ни тех, кто ушел вниз передо мной, спуск был очень крутой. Я пристегнулся к перилам, сделал шаг и заглянул под ноги. Впечатление было такое, что мне придется встать Але на голову. Сама Аля уже как будто стояла на голове у Бориса, а Борис – у кого-то еще. Все они как-то странно болтались на веревке и медленно переступали из следа в след. Движения у них были неловкие и очень смешные. Но когда я повернулся лицом к склону и пошел вниз, все мигом прояснилось и перестало казаться смешным. Кто бы ни натягивал веревку, остальных валило лицом или набок в снег. Я очутился среди других паяцев поневоле. Дьяков сверху кричал, чтоб не держались за веревку. Поздно спохватился. Лучше бы вовремя велел завязать скользящий узел концом репшнура – никого бы тогда не тянуло, хоть ты повисни, и все бы прошло без хлопот.