Вы меня не знаете

Махмуд Имран

Наркоторговец ломает людям жизни, и ему абсолютно по хуй. Ему насрать, кому продавать – взрослому или ребенку. Ему все равно, если в двенадцать лет ребенок начинает торговать собой, лишь бы заработать на дозу. Ему нет до этого дела. Ему нужны только деньги. В его понимании, если ты настолько тупой, что юзаешь, значит, все последствия на твоей совести. Так что чувствую ли я себя виноватым, потому что надеялся, что одни плохие парни замесят других плохих парней? Нет. Вообще ни разу.

Да, такова жизнь и все такое, но в конечном итоге, если они будут жить, то, возможно, из-за каждого из них погибнет человек по двадцать. Если

так посмотреть, можно сказать, что я эти жизни спасал. Не то чтобы я тогда смотрел на это именно так, но, как по мне, плакать бы по ним особо не стоило. Можно было бы показать дилеру кого-нибудь, кто стал из-за него наркоманом, и он бы такой: не, чувак, он присел на крэк сам. Даже если изначально он сам продал этому наркоману дозу. Это ведь уже вообще не человек. Что в таких людях человеческого? Да ничего. Но в конечном счете так как я на спуск не нажимал, то я и не виноват ни в чем, что было дальше. Я это вижу так. Каждый платит только за свои поступки.

Вернемся к рассказу: один из недостатков плана – а их было несколько – это что Курт засветился. Теперь Джамиль его знал, и, если понадобится, он бы сдал его и опознал. И если бы он указал на него Олдам, они бы, наверное, его пришили. Убили.

А если бы Пушки узнали, что Курт ограбил такого чувака, как Джамиль, а они не при делах, они бы, наверное, тоже его замочили. Меня не сильно радовало, что его будут искать две компашки очень плохих парней. На следующий день после встречи с Джамилем мы обсудили это у меня на квартире. Но, что странно, Курт не слишком беспокоился.

– Мне все равно надо завязывать, бро. Я этим уже по горло сыт, понимаешь? – говорит Курт и подтаскивает стул к кухонному столику.

Я сажусь рядом с ним, а Ки стоит сзади, положив руки мне на плечи, как будто собиралась делать массаж, но вдруг об этом забыла.

– Не важно, хочешь ты завязывать или нет, они так и так тебя найдут, – говорит она.

– Да, но в Испании-то они меня искать не станут?

– В Испании? – спрашиваю я. – И что ты собрался делать в Испании?

– Я вот что думаю: я просто так подставляться не буду, ни фига, – отвечает Курт, встает и берет из холодильника пиво.

– Ниче не понимаю, – говорю я и смотрю на Ки, ожидая подсказки.

Она, видимо, подсказать не может и садится рядом со мной.

– Когда мы обчистим Джамиля, я заберу деньги. Шестьдесят косарей мне хватит, чтобы открыть там бар или типа того, а если не там, то поеду куда-нибудь еще, – говорит он и делает большой глоток пива, глядя на меня: буду ли я спорить насчет денег?

– Справедливо, – говорю я.

Мне эти деньги все равно не интересны. Если бы я их взял, они были бы как заноза в жопе. Что бы мы с ними делали? Я хотел только, чтобы Ки была в безопасности, и только об этом и думал. И раз Курт нам помогает, будет правильно, если в результате он получит, что хочет. Нам без него все равно не справиться.

– Ну что, где организуем липовый притон? – спрашивает Ки. Глаза у нее снова приобрели цвет. Они не так напоминают алмазы, как раньше, но блеск понемногу возвращается. Я касаюсь ее руки. Она не вздрагивает. Кажется, впервые за все это время.

– У меня осталась старая квартира. Ею иногда пользуются другие, но я сделаю так, чтобы там никого не было, и мы все устроим, – говорит Курт.

Он допивает пиво, отодвигает стул и встает. Я думаю, что он собирается уходить, но он плюхается на диван и включает телевизор.

Видимо, просто хотел сменить тему. Было заметно, что он напряжен. Да и мы тоже.

На следующий день, когда мы пришли на старую квартиру Курта, я упал духом. Она никак не сойдет за притон. Слишком обычная. Стремная, понятное дело, но срань там была типа как в общежитии. Было видно, что в ней кто-то жил или мог бы жить. За входной дверью – большая квадратная комната с окнами в стальных рамах. На них – занавески, но такие, каких сейчас уже не увидишь, из какой-то блескучей ткани с цветочками. Прямо посреди комнаты лежал матрас и сверху – одеяло, а у стены стоял старый стол-книжка, заставленный тарелками. По стенам висели всякие постеры с рокерами, оставшиеся хрен знает с каких времен, и везде воняло. Прямо как если сунуть нос в мои кроссовки.

Слева была маленькая кухня со шкафчиками типа из шестидесятых, вместо ручек – сверху и снизу металлические канавки, за которые нужно тянуть. Там стояла плита со спиралью, которая, наверное, раньше была белая, но теперь такого цвета, как внутри духовки. Где-то наверняка была и раковина, под кучей коробок из-под еды и плесневеющих остатков пищи.

Справа от большой комнаты – спальня. Там было окно, но оно выходило на кирпичную стену, так что света давало немного. Но это не важно, потому что в комнате было полно всякого старья, которое не особо хотелось видеть при свете.

Там был старый сборный шкаф, который как будто хотел разобраться обратно. У стены стоял матрас, но со временем соскользнул, так что теперь он скорее не стоял, а сидел. В центре комнаты скопился всякий хлам типа велика, металлической сушилки для вещей, коробок с кассетами. Была даже прогулочная коляска или что-то вроде.

Рядом с этой комнатой – ванная. Вот и вся квартира.

Проблема была не в обстановке, а в том, что хата выглядела как самая обычная хата. Не было похоже, что там варят крэк. Просто банальная квартира. Это самое отстойное в муниципальных домах, хуже шума в любое время дня и ночи, хуже текущих труб и лестниц, которые воняют мочой. Самое отстойное, как по мне, – это такие вот квартиры. Они пиздец банальные. Если живешь в такой, хочется как можно больше времени проводить где-нибудь еще. Во многих смыслах.

– Это не пойдет, – говорю я. – Блин.

Мы с Куртом сели на матрас на полу. Я задним числом гадал, не выползет ли что-нибудь из-под одеяла, так что не мог полностью расслабиться. Я видел, что Курт думает о том же, что и я, – о крысах и о квартире. Он поерзал на одеяле, как будто оно живое, и встал.

Он вышел на середину комнаты и уставился на желтый потолок, как будто там была инструкция, что делать дальше, просто он не мог ее разобрать. Он понимал, что мы в жопе.

Все придумала Кира. Несколько секунд она оглядывалась, а потом оживилась.

Она начала быстрым шагом расхаживать по квартире и махать руками, будто сотворяя что-то из воздуха. Я поднял на нее взгляд. Из-за выражения в глазах ее лицо изменилось. Это было выражение, которое появлялось, когда ее мозг работал на полную. Белки реально побелели. Бледная радужка стала темной и опасной. Я знал, что, когда она заговорит, то заговорит быстро.

– Да нет, это идеально. Тут надо просто поработать. Сковородки есть? – говорит она, заходя на кухню. Возвращается с гримасой на лице. – Есть три больших под этими завалами. Вытащите их, отмойте и расчистите плиту.