Вы (влюбитесь) пожалеете, господин Хантли!
Шрифт:
— Подождите в кабинете. Я только оденусь.
В небольшой светлой комнате, где меня оставили, тут же навалилось ощущение совершенной глупости. Но что это была за глупость, никак не удавалось понять.
Я положила газету на маленький столик и сцепила пальцы в замок. Подошла к окну, пытаясь вспомнить, что же хотела сказать, но мысли упорно возвращались к виду Эрнета без рубашки. Жар прилил к щекам, и захотелось сбежать. Лучше бы дождалась, когда он сам придёт ко мне просить прощения!
Амелия, соберись, ты же шла скандалить. Как
Но вместо спокойствия на меня напал страх. Так что я вздрогнула, когда под ногой Хантли скрипнула половица, резко повернулась и убрала руки за спину, словно пыталась что-то спрятать.
Пресветлая Лейна, что ж так страшно-то? Страшнее, чем перед встречей с мэром на балу. Наверное, потому, что сейчас решалось что-то гораздо более важное.
Чёрная рубашка делала Эрнета бледнее и подчёркивала тени под глазами. Одну руку он держал в кармане, и я тоже поспешно спрятала ладони в складках на юбке, иначе непременно начала бы их нервно потирать.
В полном молчании Хантли преодолел четыре из пяти разделяющих нас шагов, протянул ко мне руку, но тут же опустил, так и не коснувшись.
— Амелия? — В его голосе прозвучал вопрос, но было непонятно, о чём меня спрашивают.
Сердце билось в горле, а губы пересохли. Я облизнула их, но лучше не стало.
— Не могу поверить, что вы здесь. По моим предположениям, вы должны быть где угодно, но только не у меня дома… — Он замолчал, и я тоже не знала, что сказать. Дышать стало тяжело, слова теснились в груди, но ни одно не выходило наружу. А мысли из головы, словно вымело.
— Но я здесь, — зачем-то подтвердила я очевидное.
— Я очень этому рад, хотя как только увидел вас, забыл всё, что собирался сказать. А ведь я всю ночь готовился. — Он едва заметно улыбнулся, но тут же вернул серьёзность. — Вы простите мне экспромт?
Воздух наполнился такой пронзительностью и остротой, что стало даже больно его вдыхать. Никакого триумфа я не ощущала, никакой радости, никакого удовлетворения. Только отчаянную надежду и страх, словно стояла на самом краю скалы за миг до падения и не знала, подхватят меня или нет.
Изо рта вырвался всхлип, и я прикусила губу. Взгляд Эрнета скользил по моему лицу с таким вниманием, словно мы виделись впервые. Его кадык дёрнулся, а потом он произнёс:
— Сколько же в тебе удивительного… И каким же я был дураком, что раньше не замечал этого из-за собственной ограниченности…
Тишину прерывало только наше дыхание. А комната словно наполнилась грустью и сожалениями.
— Я понимаю, что мне нет прощения, и остаётся надеяться только на твою доброту, которой я и так слишком часто пользовался. Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь извинить моё неверие в твои способности, предвзятость и пренебрежение интересами…
Повисла пауза.
Напряжение росло. Наверняка в моём взгляде была такая же буря чувств, какую я видела в его глазах. И когда стало казаться, что я в них пропросту захлебнусь, Эрнет приблизился ещё на полшага и сказал:
— Если у меня есть шанс снова завоевать твою любовь, обещаю исправить все ошибки. Ты заслуживаешь человека, который будет ценить тебя и верить в то, что ты делаешь. И если ты разрешишь, я постараюсь им стать…
Глаза защипало, а на ресницах повисли непрошеные слёзы.
— Не плачь из-за меня, Амелия, я не заслуживаю этого.
Слова сделали только хуже. Губы задрожали, я заморгала, пытаясь сдержаться, но горячие солёные дорожки всё-таки обожгли кожу.
Эрнет осторожно провёл по моей щеке и стёр слёзы. А я прижалась к его ладони и всхлипнула ещё раз. Потом ещё. А потом меня, наконец, обняли, позволяя спрятаться на плече и расплакаться уже в полную силу.
Нет, вовсе не так всё выглядело в моих видениях. Там я была вне событий, выше участников, а сейчас мы были наравне, и мне было также мучительно принимать извинения, как ему их приносить. Но через эти слёзы уходили все обиды и боль, недовольство и злость, страхи и разочарования.
Эрнет гладил меня по спине, по волосам, что-то шептал на ухо, но я не разбирала, что именно, чувствуя, как внутри становится тихо и спокойно, а на плечи опускается усталость. Слёзы закончились, всхлипы стали реже. Осталось только прерывистое дыхание и, наверняка, покрасневшие глаза.
Я отстранилась, опустила голову, скрывая зарёванное лицо. Зашарила в карманах платья, пытаясь найти платок, которого там не было.
Зато платок был у Хантли. Удерживая меня одной рукой, он достал его из кармана и протянул. И только взяв тонкую белую ткань, я поняла, что ладонь у Эрнета перевязана, а движениям кисти и пальцев словно что-то мешает. Поэтому он и держал её в кармане?
— Что с твоей рукой?
— Ерунда. Не стоит внимания.
— Выглядит как будто серьезная рана. Покажи.
Я вытерла глаза, засунула платок в карман платья и взяла руку Эрнета в свои. Он не сопротивлялся, но чувствовалось, что такого внимания ему не хочется.
— Что произошло?
Я вспомнила бал. Нет, тогда точно никаких повязок не было — в библиотеке карту с сердцем Хантли держал как раз правой рукой. Значит, что-то произошло после.
— Неосторожное использование некачественных артефактов, — проговорил он, пытаясь забрать у меня ладонь. От этого движения не застёгнутая манжета рубашки задралась, открывая идущие вверх к локтю светло-красные полосы воспалённой кожи — заживающие ожоги.