Вятские парни
Шрифт:
Он поднялся на насыпь, подошел к дрезине, на которой под брезентом лежал убитый, откинул брезент с лица и взмахом руки подозвал Агафангела.
Тот подошел. Стал рядом.
Лиловые губы, восковое лицо, на верхней губе темный пушок, нос сапожком, и один голубой, чуть замутившийся глаз приоткрыт, словно убитый все еще вместе с товарищами на отдыхе, лежит, в полудремоте прислушивается к их разговорам и, посматривая на них, вот-вот сейчас сам скажет какое-то слово.
Агафангел видел его вчера и, кажется, прикуривал, да, точно, у него именно,
Вечка положил руку на плечо Агафангела. Агафангел глянул в спокойное лицо друга, который много видел смертей на фронте, и понял, что Вечка намеренно позвал его сюда и показал ему мертвого.
Еще раз Агафангел посмотрел на убитого и впервые в жизни сердце его дрогнуло, пораженное не картиной смерти, а тем, что это, таинственное и страшное, происходит так быстро и просто. Как просто! Так же быстро и, наверное, просто погиб на фронте Тимоня. И Вечка Даже не успел засыпать брата землей.
— Вот, Агафангел, окрестился и ты огнем, — глухо сказал Вечка.
Когда в молчании спускались с насыпи, перед глазами Агафангела стояли два лица — убитого незнакомого парня и Вечкиного брата. «Как просто? Как просто?» — повторил он про себя. Но практический и деятельный ум Агафангела не мог долго задерживаться на этой мысли. «А ведь прав Вечка: живой бы он был, если б не тот раззява, может, и Колчаку бы досталось от этого парня на орехи. Нет, такие случайности, как этот лом, дорого обходятся!» И он подумал, что не зря Вечка заставил его посмотреть на убитого. Надо, наверное, стать совсем другим человеком — хитрым, осторожным, каким никогда в жизни не был, чтобы не погибнуть не за понюх табаку, а продолжать воевать, и воевать с толком, на страх врагам.
Начальник штаба полка, видать, лихой и такой же кожаный, как комиссар, выслушав рапорт о выполнении задания, сказал новичкам:
— Молодцы, ей-богу, молодцы!
Агафангел расплылся в улыбке, довольный похвалой, а Вечка, хмурый, шагнул к столу и выложил начштаба все, что он кричал у моста.
— И еще раз молодец! Ты что, не солдат ли бывший?
Вечка кивнул.
— Вот ты и внушай своим ребятам, как надо жить под пулями. Твоя задача.
В руках у нас винтовка
Первомайский день. На зданиях, украшенных молодой зеленью, алые флаги, портреты Маркса и Ленина, транспаранты.
Лозунги, призывы, плакаты большими буквами кричали:
Вперед на Урал, на Колчака! Смерть палачам и адмиралу Колчаку! Молодежь, на фронт, на борьбу против тиранов!Вятка жила фронтом.
В конце Ленинской улицы (бывшей Николаевской) показалась головная колонна рабочих Берегового района. Демонстранты пели «Смело, товарищи, в ногу». Их обогнал одетый в кумач агитавтомобиль. Девушки и парни помахали из кузова зеленью.
По улице Коммуны (бывшей Московской) шагала за оркестром воинская часть.
Высоко подняв песню, двигался в походной форме вооруженный комсомольский отряд. Командир, председатель комиссии по отбору добровольцев, шел сбоку и подсчитывал шаг. Комсомольцы пели:
Наш паровоз, вперед лети, — В коммуне — остановка. Иного нет у нас пути, В руках у нас винтовка.Гудела многолюдная Советская площадь, окруженная молчаливыми колокольнями соборов. Фуражки, шляпы, красные косынки, красные знамена, и на крышах люди, и висят на тополях и заборах мальчишки, и большое медное солнце в высокой синеве.
Николай стоял около покрашенной суриком трибуны. Он знал, что здесь на площади — Федос, Наташа, Женя, Катя, Тихон Меркурьевич и где-то прячется в толпе хмурый Аркаша, которого не зачислили в отряд и оставили при губпродкоме. И только нет Мити, Вечки, Агафангела и Доньки. И нет от них писем.
На трибуне командующий Третьей армией, руководители губкома партии большевиков и Совета депутатов.
Ораторы охрипли. Дальние их не слышат. Но жесты дополняют обрывки слов, и смысл речей понятен: не пустить Колчака к Вятке.
После митинга комсомольский отряд по Спасскому спуску направился на пристань. У конторки густо дымил ожидавший комсомольцев пароход.
С погрузкой не медлили. По трапу потянулись безусые с зелеными котомками парни. Среди них Женя видела знакомых и грустно улыбалась им. Она пробилась сквозь толпу провожающих ближе к перилам трапа.
— Чардымова, не вешай нос! — крикнул с палубы командир комсомольского отряда и подмигнул: — Будь умницей!
Женя подняла глаза: «Поехал на фронт, сияет, как именинник и острит, чернявый».
Пароходный гудок дважды рявкнул и во всю медную глотку протяжно заорал.
Трап убрали. Захлопали плицы колеса, вспенив воду. Борт парохода начал медленно отходить от дебаркадера.
В этот миг Женю кто-то крепко обнял, прижался лицом к ее мокрой щеке и тут же прыгнул на удаляющийся борт парохода. Женя вскрикнула, зажмурила глаза. Но десяток сильных рук вцепились в смельчака.
— Аркашка? — прошептала Женя, не зная, радоваться ей или огорчаться.
А пароход уже плыл по широкому плесу, уменьшаясь с каждой минутой.
Николай не уходил с горы, пока пароход не исчез за поворотом.
«Остался один. Все товарищи уехали с оружием защищать республику, а я что? Хуже их? Черт побери! Не дам теперь покоя военкому! Орать буду, а не отпустит — удеру, как Аркашка».
И в кабинете военкома ему пришлось орать и чертыхаться, убеждать и доказывать человеку в кожанке, что он, Ганцырев, не трусливый суслик, что ему стыдно перед товарищами.