Вятские парни
Шрифт:
А Ганцырев молчал.
— Обыскать! — приказал капитан конвоиру. — Запереть в подвал!
В подвале, куда его пихнули, было темно, пахло плесенью, прошлогодней гнилой картошкой. Узкое квадратное окошечко, заслоненное крапивой, почти не пропускало света.
Николай нащупал в темноте угол ящика, сел на него и, поджав босые ноги, сунул лицо в колени.
«Позор, какой позор. Провалился в первой же серьезной операции. Вот тебе и вахлак из Пасеговской волости! Так хорошо начал, вошел в роль, и… Пусть расстреляют. Ни
На улице стихло, наверное, наступила ночь. Потом голосили петухи.
Николай съежился в комок. Веки отяжелели. Увидел белое платье Наташи и пальцы, прижатые к губам. «Нет, это не она, другая, похожая. Он же просил не приходить».
Разбудило его лязганье замка. Через окошечко сочился мутный свет. Неужели уже утро? Ему казалось, что он забылся всего на несколько минут.
Из открытой двери зычно крикнули:
— Эй, большевик, вылазь на волю!
Потягиваясь и не скрывая зевоты, Николай выбрался по ступенькам из потемок. Зажмурился от слепящего утреннего света.
Двое мордастых солдат связали ему за спиной руки, втолкнули в знакомую комнату. Капитан, как и вчера, сидел за столом. Он положил на стол волосатые руки:
— Ну-с, Ганцырев, думал? Выкладывай — только ванькой не прикидывайся — какая часть в деревне? Сколько штыков, пулеметов? Какая тактическая задача? От правдивых ответов зависит твоя жизнь.
Николай усмехнулся:
— Мне нечего сказать. А жизнь, как однажды выразился Михаил Юрьевич Лермонтов…
— Ну, давай, Ганцырев, начистоту.
— Повторяю, господин капитан, мне нечего сказать. Ставьте к стенке.
— Ох и дурень. Напрасно бравируешь. Ты не на сцене, а в плену. Твоя жизнь на волоске. Молод. Окончил гимназию. Можешь дослужиться у нас до офицерского чина. Мы храбрость ценим.
— К чему вы это говорите? Я не изменю партии, Родине.
— Родине? Хм! Ты понимаешь, тупая твоя башка, Родина — это Россия! Это мы, — капитан ударил себя в грудь, — ее защитники! У большевиков нет родины!
Николай улыбнулся.
— Значит, будешь молчать?
Николай наклонил голову.
— И черт с тобой! Мы все знаем. Хотелось по-человечески помочь тебе, упрямому идиоту, сохранить жизнь. Часовой! — крикнул капитан. — Подпоручика Мейзлика сюда.
Тотчас же в комнату вошел стройный во френче с узкими погончиками офицер.
— Пан Мейзлик, все еще тоскуете? Хотите развлечься? Отведите этого большевистского разведчика в лес, и… — Он жестом досказал остальное. — Руки у него связаны. Надеюсь, справитесь один. Выполняйте приказание.
Офицер козырнул, достал из кобуры пистолет и показал пленнику на дверь.
Они перешли солнечную улицу, повернули в проулок, стиснутый
— Скажи, есть у тебя девушка? — вдруг спросил чех.
— Странный вопрос вы задаете при этих обстоятельствах, ваше благородие, — усмехнулся Николай. — А впрочем, есть пан, есть. Наташа. Хорошая. В белом платье.
— Ты не подумай, что я издеваюсь. Просто так, вырвалось. У меня на родине… тоже есть хорошая девочка, Марта, — мечтательно произнес офицер. — А ты, кажется, сильный молодой человек. Занимался спортом?
— Занимался. У нас в гимназии замечательный учитель гимнастики был. Пан Томеш.
— Как ты сказал? Томеш?
Колька бросил через плечо:
— Да, Томеш. Из Праги. Ян Вецеславович.
— Постой, постой! Будешь курить? А-а, руки?.. Ну-ка!
— Я не курящий…
Чех торопливо развязал веревку. Они шли по лесной тропинке, иногда задевая плечом друг друга. Чех оживился.
— Ты понимаешь, Ян — мой лучший товарищ. Вместе учились в Праге. Где же он сейчас?
— В Вятке. Руководит спортивным обществом «Сокол».
— Ай, Ян! Какой молодец! И ты учился у Яна?
— Ага, учился, — подтвердил Николай, растирая натертые веревкой синие рубцы на запястьях.
— Присядем, — показал чех на обрубок дерева, лежащего возле дорожки. После минутной задумчивости проговорил: — Послушай, передай Яну привет от Мейзлика, Иржи Мейзлика.
— Передам, на том свете, — усмехнулся Ганцырев.
Чех заглянул в его глаза и твердо сказал:
— Не-ет, ты есть свободный. Я не могу расстрелять ученика моего Яна. Понял?
Николая ошеломило поведение чешского офицера.
— Дайте закурить, — протянул он руку, стараясь не показать волнения.
Мейзлик открыл серебряный портсигар, набитый сигаретами, чиркнул спичкой.
Николай почмокал, поперхнулся затяжкой, закашлялся. Мейзлик рассмеялся:
— Большевик, разведчик, у смерти в зубах был, а курить не умеешь.
— Так ведь и пан Томеш не курит, а я его ученик.
— Эх, Ян, Ян, как хочется на родину, в Злату Прагу… — вздохнул чех. — Надоело все до тошноты. Впутались мы не в свое дело. На черта нам драться с большевиками?.. Прощай, как тебя? Николай? Прощай, Николай!