Вятские парни

Мильчаков Алексей Иванович

— Наташа! На-та-ша! — замахал он фуражкой.

Девушка увидела его, приложила пальцы к губам и протянула к нему руки.

«Нет, не Наташа, — по жесту руки догадался Николай. — Не пришла…»

Задние вагоны заслонили «мимолетное виденье». «Пусть не Наташа, но очень похожая и милая девушка».

За купами грачиного сада забелело здание заводика, где он был директором. Над грудой серых и багровых крыш, зеленых пятен деревьев поднялся высокий синий купол собора, сооруженного ссыльным Витбергом, и исчез.

Мелькнул семафор. Закачались метелочки травы на розовом бугре за канавой. Мелькнула рыжая будка обходчика с привязанной к деревцу равнодушной

козой. И поезд вырвался в душные поля.

Вагон качало, как зыбку. Николай сел в угол на нары, нащупал в кармане свежий номер газеты. На первой полосе в крайней колонке его внимание привлекли стихи, подписанные Дм. Дудниковым. Стихи понравились. Он взглянул на молодых безусых жизнерадостных парней, помахал газетой:

— Товарищи, хотите послушать стихи? Я никакой не декламатор, но стихи написаны для нас, и не могу их не прочитать.

— Читай, читай! — загалдели красноармейцы, сгрудились около нар, затихли.

Товарищам красноармейцам

Я эту быль, правдивое сказанье вам отдаю. Пора мне в землю лечь. Меня убили северней Казани. Повесили. Не обо мне здесь речь.

Мне не нужна посмертной славы милость. Для мертвеца молчание — закон. Но я кричу, чтоб ваше сердце билось, кричу из петли мертвым языком.

На бестолочных станциях, где голод, тифозные вас караулят вши, и дует в решето шинели холод. Пусть дует — не добраться до души.

Разбитые вагоны, паровозы, и, кроме звезд, ни капельки огня. По трактам, где плакучие березы, на нас ордой ползет офицерня,

на наши земли, на деревни, кои пылают диким заревом в ночах… Уже весна, и гуси за рекою, но нет весны, и у села Колчак.

Ликует кулачье — не ложны слухи, что от добра рукой подать до зла. На колокольню влез какой-то сукин сын и — давай во все колокола.

На сотню верст трезвон парадный слышен, — мурашками по коже, как озноб. и вижу я — с крестом на паперть вышел лукавый в золотых одеждах поп.

Склонился, уподобившись Иуде, и

богатеев шваль склонилась вся, пшеничный каравай и соль на блюде белогвардейской своре поднеся.

Весь день по-царски будет пир горою, а здесь на площади до темноты висеть под деревом мы будем двое в лаптях… Из комитета бедноты.

Товарищи, храните в сердце гордость! Рубите, конники, врага сплеча! Железною стеной вперед, не горбясь, на Колчака, на банды кулачья!

Он бережно сложил газету и спрятал в нагрудный карман гимнастерки.

— Сильно писано, — заметил кто-то на верхних нарах. — Такому бы стихотворцу руку пожал… За всех нас!

В разведке

Колчаковцы с боем вступили в Глазов и двинулись дальше. Белогвардейцев сдерживали авангардные красноармейские части. На помощь им командование армии экстренно направило бронепоезд. Он железным вихрем пролетел через станцию Яр, где разгружался прибывший из Вятки батальон. Красноармейцы помахали потным загорелым парням, высунувшимся из люков.

Бронепоезд исчез в облаке пыли, а земля все еще дрожала, и ныли стекла в окнах станционного здания.

Вскоре донесло отдаленные раскаты грома — бронепоезд вступил в бой.

Пока красноармейцы наскоро ужинали, строились на проселке за штабелями бревен, Николай с командиром и штабниками сидели в комнатушке дежурного по станции у аппарата морзе. Телеграфист, наматывая на тамбур ленту, читал приказ:

«…немедленно выступить и к утру укрепиться в 20 верстах северо-восточнее Яра на окраине деревни Н., расположенной вблизи дороги. Выслать разведчиков».

Через 10 минут батальон снялся с места. Проселок сначала вихлял по болоту, заросшему черноталом, потом повернул в лес.

По краям дороги слабо шелестел молодой осинник. Между мрачных молчаливых елей тускло светились тонкие стволы длинных берез.

Быстро стемнело. Попадались гати. Под ногами часто булькала вода.

Среди острых макушек деревьев волчьими огоньками загорелись звезды. Бесшумной тенью перелетел дорогу ночной хищник, и все услышали, как в черной чаще жалобно закричала жертва.

— Вот паразит! — выругался кто-то из красноармейцев. — Ненавижу…

На половине пути лес оборвался. На мутном горизонте вспыхивали розовые зарницы. Из темноты донеслось гавканье собаки.

Остановились на привал.

Через час батальон, уже с заставой и дозорами, продолжал путь по намеченному маршруту. Миновали сонную деревню с собакой, лающей из подворотни, поднялись на взгорок и на рассвете были в намеченном пункте. Деревня огородами упиралась в обрывистый берег речки. Избы прятались в рябинах и черемухах. У приземистой мельницы шумела под мостом вода. Телефонные столбы бежали отсюда через озимое поле к селу, черневшему на горизонте.

Пока красноармейцы окапывались на этом берегу по обе стороны дороги, командир разведки и его помощник Ганцырев беседовали с бедняками деревни. Мужики говорили, что белые заняли вчера село и, наверное, сегодня заявятся сюда.