Выбирая судьбу
Шрифт:
Схватив ребенка, я вернулась туда, где бросила свой хворост, меркантильность во мне так и твердила, хворост бросать нельзя, это мой заработок. Вот только команда, которую я услышала перевернула все:
– Девка была беременна, найти ребенка, за него заплатили отдельно, – кровь стучала в висках, мне казалось, что я очень громко дышу.
В момент опасности любой человек спрашивает себя, надо это ему или нет, пусть такого вопроса нет, но секундное решение в любом случае есть. Вот и у меня была секунда, а после, я опустила вязанку хвороста, которую до этого опять взяла и припустила через лес бегом. Я не выбирала дороги, петляла как заяц и боялась
Мне стыдно вспоминать про то, насколько я не сообразительная и в момент опасности идиотка, но это факт, не знаю, как получилось, что я заблудилась в трех соснах и бегала кругами, но в очередной свой забег я наткнулась на тело. Тело женщины, я наклонилась к ней, вдруг человеку плохо, но ей уже было все равно, просто я сразу не заметила кровь на снегу под ней и безжизненный взгляд в небо. Помню, что заткнула себе рот варежкой и только мычала, такой страх я никогда в жизни не испытывала. Меня парализовал ужас и до мозга дошло, что ее убили те, кто сейчас ищет ребенка, а значит, и меня. Как убежала из леса не знаю, как прокралась мимо всадников тоже. Наверное, это чудо: и почему повезло, и ребенок не заплакал и не привлек внимание. Он вообще благополучно заснул под мой бег с препятствиями.
Потом, когда отошла от шока, вспомнила кровь на подоле ее платья, что женщина была без платка, и именно в ее платок был замотан ребенок, все это вспомнила в мельчайших деталях и проревела несколько часов кряду. Осознавая, что женщина родила в лесу и в надежде на спасение своего ребенка, попыталась увести преследователей за собой. Не знаю, кто ей помог, какая сила, ведь, если здраво рассудить, надежда, что новорожденного найдут в лесу в кратчайшие сроки и он не замерзнет, просто ничтожна. Но я нашла и, наверное, эта же сила провела меня через лес и увела от преследователей. Я всегда думала, что так мать защищала даже после смерти своего ребенка, тихим незримым помощником. И уже дома в тепле (после морозного леса, дома казалось даже жарко), пеленая эту кроху, я пообещала этой мертвой женщине, что не оставлю его и стану ему матерью.
Стоит ли говорить, что старуха, увидев у меня ребенка, начала орать, что я его нагуляла, и что не зря все куталась, скрывала живот, и что она бы меня такую гулящую никогда бы не пустила на порог. Но тут замяукал Дани и она, продолжая сердиться и ворчать на меня, ушла, а после принесла молока для него. В ту ночь, уложив малыша спать, я пошла на кухню к хозяйке и впервые за все свои годы встала перед ней на колени (я, аристократка, в тот момент пресмыкалась перед ней), умоляя не выгонять и не обрекать на смерть и помочь вырастить малыша. Она ругала и оскорбляла меня еще минут десять, все это время я продолжала стоять перед ней на коленях, понимая: уйду и пропаду, молока у меня по понятным причинам для ребенка нет, как и денег, чтобы его купить.
Мне разрешили жить, помогать по дому (на самом деле делать все, я стала прислугой) и за это бесплатно жить, потому что хозяйка - добрейшей души человек. Так же она переговорила с соседками и подругами и те разрешили убирать у них, платили мне гроши, но хоть что-то.
Я помню первый год жизни Дани как в тумане, покормила, уложила и бегу убирать, там работаю ровно два часа (я самая быстрая из всех прислуг, жизнь заставила, и самая качественная, у меня не было времени переделывать) и обратно домой кормить ребенка. И так без конца, ночью убрать в доме хозяйки, поспать два три-часа, хорошо, когда четыре и обратно все по кругу. Тяжело стало, когда он пополз и я
Каждый день я не уставала благодарить, что у меня очень хороший ребенок, он не устраивает скандалы, не ревет без повода и может потерпеть, он практически не болеет, зубы выросли так же без огромных жертв с моей стороны, пару дней на каждый зуб ребенок был капризный и все, опять золото.
Я никогда в жизни не пожалела, что тогда взяла этого малыша на руки и больше не отпустила, я понимаю, что не рожала его, но я сделала все, что делает настоящая мать.
– Потому что вопреки всему - я его мать и, если когда-то он скажет, что я ему не настоящая мать, я буду знать, что сделала что-то не так, раз мой ребенок не понимает, что роднее его у меня никого нет, – я рассказала свою историю не прерываясь, мне не задали не единого вопроса, просто молча слушали.
Закончив, я посмотрела на сына, а после перевела взгляд на Тису, она была белая, как мел:
– Прости меня, девочка, ты ему мать, которую еще поискать нужно. Я передам в семью Ульфа, что ты не жена их сыну, и твое решение: не переходить к ним под защиту. Позволь дать тебе совет, расскажи все Ледяному, будь умной женщиной. Прекрати реветь! – я вздрогнула, нет, слезы, когда рассказывала, на глаза накатывали, но я не ревела, а только смахивала их, да и сейчас я была почти спокойна.
Посмотрела непонимающе на Тису, она смотрит не на меня, а все на того же разговорчивого здоровяка, который сотрясается от рыданий.
– Девочку жалко, – я беспомощно стала оглядываться вокруг.
– А мне думаешь не жалко? А им? Всем ее жалко, поэтому мы ей поможем, а не сырость разводить будем! Вы хранители родов, и признаете ли вы ее истинной норманнкой, и подтверждаете, что она настоящая мать Даниэля?
– Да! – волосы таки стали дыбом, когда толпа привидений гудит единое “да”, которое, как оказалось, услышали все, как и начало вопроса, про «истинную норманнку».
– Хранители приняли решение! – После этих слов, призраки стали уходить с площади, но в этот раз проходя мимо живых, они чуть кивали или улыбались, я так понимаю своим родным, в ответ многие что-то тихо говорили, а потом украдкой вытирали слезы.
– Мы призываем их очень редко, только в исключительных случаях, как ваш с Дани, выяснить, к какому роду он относится, мы практически сразу поняли, что он норманн. А ты вообще исключение, ты не норманнка по происхождению, ты не родила норманна, но сейчас твой статус, как у тех, кто пришёл в эту Грань. Эта наша благодарность, что спасла и вырастила сына нашего народа, нашу надежду.
Он и моя надежда, и опора, но что-то мне страшно за сына, какие такие надежды они на него возлагают.
Мы с сыном за руку вернулись к Кьеллу, где Юнас тихо признался:
– Я думал, вы уже не вернетесь, а перейдете в дом к отцу Дани, под их опеку… – а не досказанное «и бросите меня».
– Если бы мы с Дани и решили перейти, то я сразу бы спросила тебя, пойдешь ли ты с нами, – я погладила руку своего второго сына и посмотрела на Кьелла, что-то степень его замороженности выросла градусов на двадцать.
Обряд закончился, все призванные ушли и народ стал расходиться, Кьелл повернулся к нам, молча глядя как будто сквозь, я, тяжело вздохнув, позвала:
– Пойдемте домой, сил нет.