Выбитый генералитет
Шрифт:
Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров.
Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии.
Исходя из этого, Государственный Комитет Обороны, по представлению главнокомандующих
1) бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Павлова;
2) бывшего начальника штаба Западного фронта генерал-майора Климовских;
3) бывшего начальника связи Западного фронта генерал-майора Григорьева;
4) бывшего командующего 4-й армией Западного фронта генерал-майора Коробкова;
5) бывшего командира 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта генерал-майора Кособуцкого;
6) бывшего командира 60-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Салихова;
7) бывшего заместителя командира 60-й горнострелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Курочкина;
8) бывшего командира 30-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Галактионова;
9) бывшего заместителя командира 30-й горнострелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Елисеева…»
Генерала армии Павлова расстреляли 22 июля 1941 года во внутренней тюрьме НКВД в Москве, на Лубянке. Та же участь постигла и всех, упомянутых в постановлении.
В. Я. Качалов
1890–1941
Имя генерала Качалова в августе 1941 года оказалось заклейменным. В приказе Сталин назвал его предателем, и черное пятно оставалось долго несмываемым.
Теперь, когда я слышу его имя, память уносит в прошлое, и возникает непреодолимое желание рассказать о трудной судьбе этого военачальника.
Закончив рассказ по теме, политрук Вязников отложил тетрадь с конспектом:
— А теперь поговорим о положении на фронте.
Мы затихли, насторожились. Знали, что политрук скажет больше тех скупых сводок Совинформбюро, которые печатались в газетах, доставлявшихся сюда, в Монголию, чуть ли не с недельным опозданием.
Наш полевой класс представлял собой три ряда дугообразных ровиков, расположенных против места руководителя: ямки с возвышением из дернины, на котором политрук раскладывал тетрадь и карандаши. Мы же сидели против него, опустив ноги в ровик.
Было не совсем удобно сидеть так в течение двух часов, да еще под солнцем, но приходилось терпеть.
На этом голом, без единого деревца и кустика косогоре, где располагался дивизионный лагерь, не было ни одного сооружения под крышей. Только палатки. Их сотни, выстроенные в ряды и уходящие вдаль.
Впрочем, один деревянный навес имелся, на полевой кухне, но в июне разбушевавшийся ветер снес его начисто. Поэтому и проводились занятия в полевых классах.
Признаться, было
— Как вам известно, сейчас основные события развернулись на Западном фронте, под Смоленском, — перешел к объяснению политрук. — Город расположен на главной магистрали, ведущей к Москве, и этим объясняется его исключительное значение. Он как бы является щитом столицы. В Отечественную войну двенадцатого года там тоже происходило жестокое сражение русского воинства с наполеоновскими захватчиками.
Неприметный с виду, в полинявшей гимнастерке, стянутой ремнями полевого снаряжения, политрук пользовался в роте большим авторитетом. Не было случая, чтобы он не дал ответа к самым заковыристым вопросам. А уж любители их в нашей роте имелись. Все со средним образованием, некоторые сами в прошлом преподавали. Занимались мы по особой программе, по освоении которой становились командирами взводов, с «кубарем» младшего лейтенанта на петлицах.
— Войска Западного фронта, — продолжал политрук, — нанесли мощные контрудары по гитлеровской группировке, однако сдержать врага не удалось, он продолжает вклиниваться в нашу оборону.
Мы находились за тысячи километров от фронта, но, казалось, были вблизи от него. Многие призывались в Ростове, накатывающаяся к столице и Ростову угроза волновала. Рядом со мной сидел с застывшим взглядом честнейший и добрейшей души Борис Федев. Застыла былинка в зубах Анатолия Хуринова. Подперев щеку, уставился в объяснявшего Иван Мельниченко. Был еще в числе ростовчан Михаил Проскуренко, Леонид Французов.
Когда политрук кончил, посыпались вопросы. Кто-то спросил о полковнике Федюнинском, убывшем в прошлом году в Москву. До того он командовал нашей 82-й мотострелковой дивизией. О нем старослужащие солдаты, участники халхингольских боев, вспоминали часто, поражаясь его смелости, рассудочности, но еще больше взлету по службе. В мае прошлого года он был всего лишь капитаном, а ныне полковник, Герой.
— Он уже генерал, — удивил нас политрук. — Наверное, теперь на фронте.
Потом спросили о полковнике Мишулине, тоже участнике Халхин-Гола. Его бронебригада до выхода в лагеря соседствовала с нами в небольшом городке Баин-Тумэн. И здесь, в лагере, быстроходные колесные танки проносились по нашей тыловой линейке, поднимая бурые облака пыли.
— Полковник Мишулин на Западном фронте, командует танковой дивизией, — последовал ответ.
— А где генерал Качалов? — спросил я.
Вязников настороженно уставился на меня:
— А причем тут Качалов? Почему вы вдруг о нем спросили?
— Он командовал Северо-Кавказским округом. Прошлым летом я видел его в Ростове.
— Генерал Качалов не оправдал надежд Верховного командования. Он недостойно показал себя в бою, — сухо ответил политрук.
— Неужели и он стал врагом народа? — спросил скуластый Басан Хануков, в прошлом учитель из Элисты.