Выбитый генералитет

Корольченко Анатолий Филиппович

При подписании обвинения по ст. 206 УПК РСФСР я внимательно прочел дело, стараясь найти хоть одно показание свидетелей, подтверждавшее обвинение меня в политических преступлениях перед Партией и Родиной, но ни одного такого показания в деле не было, и мне совершенно неизвестно и непонятно, на каком основании я был арестован как «военный заговорщик». На первом судебном заседании 4 ноября 1951 года суд отверг обвинения меня по ст. ст. 58¹⁰, 58¹¹, оставив только ст. 193¹⁷, но неожиданно для меня выдвинул новое обвинение по ст. 58¹² «за укрывательство антисоветских разговоров» моего брата — Телегина Д. Ф. Мой брат также оказался арестованным

по моему «делу», хотя я с 11 лет с ним не встречался, не работал и не жил вместе. Брат намного старше меня, в царское время был матросом, затем рабочим, жил все время в Сибири, ходил в экспедиции по тайге. Он беспартийный, аполитичный человек, любящий выпить. Личная жизнь у него не сложилась, и одинокий старик приехал ко мне погостить в 1947 году, около двух месяцев жил у меня на квартире, затем устроился работать на ГЭС в Константиновке. За это время я видел его всего несколько раз, так как учился на курсах.

Естественно, я не мог нести за него никакой ответственности, но суд не принял во внимание этих обстоятельств и осудил меня на десять лет лишения свободы по указанным обвинениям. На этом же судебном заседании Военная коллегия Верховного Суда объявила мне, что «дело передается на новое расследование». Однако новый следователь Ельфимов заявил, что суд «переквалифицировал» мне ст. 193¹⁷ на Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 августа 1932 года.

Мне не было дано ответа, почему этого не было в постановлении суда от 4.9.51 г. и почему такое решение мне не объявлялось. Следователь Ельфимов зачитал мне такое решение Военной коллегии, вписанное уже после заседания, и повел следствие уже в совершенно ином направлении — о «расхищении» мною социалистической собственности во время пребывания в Польше и Германии.

Для чего следствию и суду понадобилось обвинять меня еще и в таком тягчайшем преступлении, я тогда не мог этого понять. И только теперь, после свидания с женой, мне стало известно, что еще за две недели до моего ареста, в мое отсутствие, органами МГБ, при личном участии министра Абакумова, было незаконно изъято и вывезено абсолютно все имущество нашей семьи и, видимо, тогда же разбазарено. По тем статьям, по которым меня осудило 1-е судебное заседание, конфискации имущества не предусматривалось, а его уже и не существовало, и поэтому следствию нужно было срочно искать выход из создавшегося положения по нарушению советской законности, допущенному МГБ.

И в основу этого обвинения были положены ложные показания также арестованных свидетелей — моего бывшего адъютанта Васюкова, зав. столовой Морозовой, бывшего адъютанта Жукова Семочки-на (если только эти показания не были добыты таким же способом, как и у меня), так как в них были допущены явная клевета, бездоказательные обвинения и не было ни одного факта, где бы указывалось, что я расхищал трофейное имущество, брал что-либо со складов, грабил квартиры и т. д.

Я требовал запросить всех комендантов городов, начальников трофейных складов, представителей министерств, в ведении которых находилось трофейное имущество, допросить солдат, обслуживавших и охранявших меня, — я был уверен в том, что среди них не найдется такого человека, который смог бы показать, что я расхищал социалистическую собственность. Следствие, безусловно, искало 4 года таких людей и, не найдя их, все обвинение обосновало на бездоказательных и лживых показаниях указанных выше свидетелей. Надо сказать, что вообще на все более-менее ценные вещи, купленные в Германии, имелись счета и прочие документы. МГБ забрало их вместе с имуществом, не оставив семье даже элементарно необходимых для существования вещей, прихватив даже старое, никому не нужное тряпье, для раздувания описей, чтобы тем самым ввести в заблуждение ЦК ВКП(б) и получить право держать меня в тюрьме. Все, что было приобретено семьей за 30 лет ее существования, записали как «трофейное, награбленное» в Германии.

Когда мне было предъявлено столь чудовищное обвинение, я потребовал приложить к делу

имевшиеся в актах описи 44 счета и квитанции, но следствие отказало и, желая оставить это обвинение во что бы то ни стало в силе, уничтожило их, оставив в деле только акт об уничтожении этих оправдывающих меня документов. Я требовал допроса свидетелей о моей политической принципиальности, партийности в служебной деятельности и личной жизни — следствие мне отказало; требовал вызова свидетелей в суд — суд отказал; просил вызвать жену, которая могла бы дать исчерпывающие справки, свидетелей, адреса и проч., но даже в этом мне было отказано.

Видя, что моя судьба уже заранее решена так, как было угодно МГБ, да еще находясь в это время в общей камере тюрьмы среди 40 военных преступников, я снова начал терять рассудок, забывая, кто я. У меня уже не было никаких сил, и, когда следствие мне диктовало — я все подписывал, соглашался, что я грабил, убивал, мародерствовал — все, что угодно. Мне уже все было безразлично, я видел тот конец, который заранее был мне уготовлен. И вот только на основе сфабрикованных бездоказательных обвинений меня так жестоко осудили к высшей мере наказания.

Вячеслав Михайлович! Уничтоженный морально, искалеченный физически, я кричу об этой исключительной ошибке, несправедливости и беззаконии, допущенных МГБ, судом и прокуратурой. Врагом Партии и Родины я никогда не был и не буду. Всю свою сознательную жизнь я безраздельно отдавал Родине, начав защищать ее с оружием в руках с 18 лет. Я был честен, правдив, беспощаден к врагам Родины и Партии. В Германии я работал один по войскам и Советской администрации (без второго члена Военного совета), я был чрезвычайно перегружен работой, Вы это знаете прекрасно; кроме того, я был тяжело болен повторившимся туберкулезом легких, но несмотря на это, я с честью справлялся с возложенными на меня Партией обязанностями. Я никогда не занимался расхищением социалистической собственности, а, наоборот, вел беспощадную борьбу с этим злом — это, уверен, могут подтвердить все члены военных советов армий, начальники отделов штабов фронта, управление тыла и все честные офицеры и солдаты, близко соприкасавшиеся со мной. В деле нет ни одного допроса этих свидетелей, несмотря на то, что я настойчиво добивался этого.

Сейчас я в тяжелом моральном состоянии. До сих пор я не мог связно написать в ЦК о злоупотреблениях МГБ, об обмане руководством МГБ ЦК Партии, изложить суть своего дела. Следствие стремилось изобразить меня недовольным ЦК КПСС и, видимо, делало в этом направлении немало. Но это ложь. Я никогда не колебался идейно. Я безгранично верю своему ЦК и Великому Вождю И. В. Сталину и с этого пути не сойду до конца жизни. Верю, что до ЦК дойдет правда по моему делу и ЦК исправит эту ужаснейшую несправедливость, допущенную по отношению ко мне и моей семье, и накажет виновных.

Я обращаюсь к Вам, Вячеслав Михайлович, как знавшему меня, с просьбой: поручите кому-нибудь из Ваших доверенных людей внимательно ознакомиться с моим делом, затребовать от людей, работавших со мной, характеристику на меня, отзывы, мнения, и Вы убедитесь, что все это дело шито белыми нитками.

Сейчас я нахожусь в Переборском отделении Волголага МВД СССР. Я отбываю незаслуженное наказание, выполняя тяжелую физическую работу простого чернорабочего, молча перенося страдания от последствий истязаний и долгого пребывания в тюрьме, и терпеливо ожидаю отмены несправедливого решения суда по моему делу.

Если будет невозможно принять решение об отмене приговора без нового судебного разбирательства и следствия, то прошу Вас оставить это письмо без последствий. Вновь возвращаться в тюрьму на следствие не могу — не выдержу, ибо всякое напоминание о пережитом кошмаре выводит меня из нормального состояния.

Простите, Вячеслав Михайлович, за обращение к Вам и за столь длинное письмо — это крик израненной души.

Ноябрь 1952 года.

Переборы».

Пояснение к письму дал сын генерала К. Ф. Телегина — полковник в отставке Константин Константинович Телегин. Он писал: