Выбор и путь. Заметки о современной прозе
Шрифт:
Истории, подобные истории нечистой пары из «Карателей», снова и снова напоминают о том, как важна нравственная взыскательность человека к самому себе.
В «Блокадной книге» Алесь Адамович и Даниил Гранин предприняли благородную попытку — опираясь на документы, живые свидетельства ленинградских «блокадников», показать беспредельность человеческой стойкости, способности человека к самоотверженности и добру.
«Каратели» преследуют иную цель. Не забыты примеры людского величия в годы войны, но никуда не уйти и от опаляющего вопроса: что порождало слабость духа, предательство, инстинктивную жажду выживания любой ценой?
Можно сказать, что все персонажи «Карателей» происходят от людей. Что же обусловило эту чудовищную эволюцию?
Белорусский писатель не ищет простых ответов на эти вопросы
И вот с этой точки зрения история Сурова и Белого, как бы ни была она серьезна, как бы ни было важно показать губительную для личности власть компромиссов, оказывается всего лишь частностью по отношению к смысловой структуре произведения. Новелла (или маленькая повесть?) нравственного выбора с ее законченностью, традиционной ясностью конфликтов и четкостью их решения оказалась включенной в многоступенчатую систему авторских размышлений о действительности. Многое в ней, особенно в мотивировках человеческих поступков, сжато до коротких тезисов — видимо, писатель уверен в нашей, читательской осведомленности о трактовке затронутых проблем в литературе двух предшествующих десятилетий.
Правда, еще одна новелла, еще один сюжет «Карателей» напоминает о выборе, вернее, об иллюзии выбора: Р. А. Муравьев, Слава Муравьев, бывший советский офицер, ныне русский «дублер» командира эсэсовского спецбатальона, стремится вести себя независимо и достойно, весьма своеобразно интерпретируя отцовскую заповедь «человек в любых условиях человеком может остаться». Он и подчиненных своих «драит», чтобы немцы уважали в «добровольцах» умелых солдат. Он тоже любит утешать себя разными мыслями, и здесь не только привычный набор (не хуже других на его месте; делать только то, что заставляют; сберечь жизнь для будущих деяний), но и кое-что помасштабнее — рассуждения о том, например, что русские князья, подчинившись монголам и служа у них, «народ сберегли». В книге содержится примечательное наблюдение: воображающий себя «воином в стане врага», Муравьев подсознательно тянется к чужой воле, может, и способной подчинить его, но зато умеющей за многое, за самого Славу ответить...
Попробуем и эту кристально ясную новеллу увидеть в контексте затронутой в заметках темы. Да, многое приобретает совсем иное и неожиданное звучание.
Пусть мучается Белый, изворачивается Суров, думает о «своей» линии поведения Муравьев. Это для себя они люди, даже личности с запросами. А для Оскара Дирлевангера, штурмбанфюрера СС, командира спецбатальона и вдохновенного руководителя «акции» в деревне Борки, все эти не-немцы — рабы, песок, пыль на дороге истории.
Дирлевангер проводит поголовное истребление местных жителей. Ему действительно все равно, партизаны они, полицейские или просто старики и дети. Отрабатывается «модель» грядущего очищения земли от всего, недостаточно полноценного с точки зрения идеологов третьего райха.
По мысли штурмбанфюрера, жители Борков должны воспринимать налет карателей как «огонь с неба». Рабам не положено знать ни причин, ни мотивов господских действий. Действительно, идеология....
«Радость ножа, или Жизнеописания гипербореев» — гласит подзаголовок книги. Это «срез» сознания тех, кто возомнил себя сверхлюдьми, предназначенными для особой миссии на земле. Цитата из Фридриха Ницше в начале книги («Нет ничего более нездорового среди нашей нездоровой современности, как христианское сострадание. Здесь быть врачом, здесь быть неумолимым, здесь действовать ножом — это надлежит нам, это наш род любви к человеку, с которым живем мы — философы, мы — гипербореи...») — заявка на истолкование фашизма прежде всего как идеологического явления. Видения и мысли главного «гиперборея», ощущающего в своем бетонном бункере магическую связь с силами Космоса, нет, это не обычный бред параноика, это обоснование того, что случилось в тысячах Борков, это вдохновенное напутствие для нации, брошенной на завоевание жизненного пространства, брошенной осуществлять свое «предназначение».
Ее даже избавили от тяжкого бремени выбора — за нее и выбрали,
Сколь коварна и соблазнительна для одурманенной массы жизненная философия, согласно которой все проблемы можно решить «сразу» и на века, без труда, борьбы и страданий! Достаточно двинуться в предначертанном высшими силами направлении...
Делались попытки объяснить фашизм патологией разума, чувств, даже биологических инстинктов. Успеха они не принесли — слишком узкие и поверхностные критерии для объяснения такого явления.
Глядя на Муравьева, Дирлевангер почти с юмором думает: «Прочесть бы его мозги: как изворачивается, как обещает себе и целому миру, что все поправит другими делами — еще верит, что будут какие-то другие». Дирлевангеровская реплика «про себя» — своеобразный ответ на действительные жизненные притязания Славы, ответ, демонстрирующий проницательность эсэсовца и напоминающий, что он фигура сильная, персонаж с характером. Многие более или менее существенные мысли «добровольцев» сопровождаются «ответами» в рассуждениях и Дирлевангера, и самого фюрера. Перед нами жестокая и проницательная идеологическая машина, машина подавления, вполне способная «просчитать» варианты поведения и даже мироощущения своих жертв и живых объектов. Весь смысл ее функционирования: всегда, во всем идея выше человека.
Нет нужды воспроизводить многочисленные афоризмы Дирлевангера вроде: «Так уж устроены люди, что ценится она (жизнь.— А. Р.-Д.) особенно тогда, когда ничего уже не стоит». Достаточно сказать, что он и олицетворяет собой машину, которая знает, как использовать людей в нужных целях, как быстро лишить их самой возможности действовать по собственному выбору, как избавиться от них после использования, но вникать в их психологию, находить с ними какую бы то ни было форму отношений считает просто излишним. «Гипербореи» могут позволить себе не испытывать зла к своим жертвам. «Тут уж не возмездие, тут идея — чистая, высокая!» — ликует Дирлевангер, думая о грядущей «акции» в Борках.
Как люди могли дойти до жизни такой?
Вот так — могли!
Жестокие обстоятельства, неверный выбор, губительная сила компромисса, нравственный крах — все это проблемы трудные, проблемы многозначные, но как быть с теми персонажами «Карателей», которые не знали никаких колебаний, которые стали сразу — за право ходить по земле и сытость — ревностно служить оккупантам? Это ведь по отношению к ним Белый и даже Муравьев — все-таки достаточно частные случаи. «Вон сколько фуфаек и кусков хлеба, тряпья всякого по полю валяется, по картошке. А выбрать, взять нечего. Один платок только и поднял, в цветах весь — подарок стерве могалевской, пусть покрасуется. Да еще спички отнял. Зажала в руке и несет. Куда ты несешь, спросить бы тебя? Наверно, как утром взяли ее от печки, так и не разжала руки. «Дай прикурить, тетка!» — а она не понимает. Умрешь от всех вас!» — развлекается один из главных персонажей книги Тупига, знаменитый в своей среде профессионал, умеющий, к примеру, одной очередью своего пулемета уложить всех, кто находится в комнате, а тех, кто плохо работает, то есть не обладает такой степенью мастерства, презрительно называет «сачками». А есть еще хихикающий уголовник Сиротка, с восторгом отправивший на тот свет свою возлюбленную, есть мрачный палач-умелец по кличке Кацо, есть Иван Мельниченко, хладнокровный убийца, вообразивший себя лихим атаманом и мечущийся на коне с опереточными «казацкими» выкриками. Есть немецкие фашисты разных рангов, разного происхождения, старательно, вдохновенно, аккуратно, но во всех случаях четко и бестрепетно делающие свое палаческое дело...
Социально-психологический материк, оказавшийся перед белорусским писателем, вернее, выбранный им для внимательного рассмотрения, вряд ли мог быть достаточно хорошо понят при создании одной лишь апробированной литературной «модели» нравственного выбора. Она, как заметил читатель, разработана в книге четко и убедительно, чтобы войти в общую систему авторских аргументов в разговоре о «гипербореях» недавнего прошлого и вовсе настоящего: идеи, поднимающиеся над человеком, живы.
«Каратели» — книга, последовательно разоблачающая саму философию фашизма.