Выбор и путь. Заметки о современной прозе

Руденко-Десняк Александр Алексеевич

Андрей отнюдь не пародия на своих ли­тературных предтеч. Он искренен в том, что говорит. Но изменилось время, измени­лась и тональность песен...

Дарьин внук абсолютно свободен в выбо­ре дальнейших жизненных шагов. Его отец, Павел, если и пытается отговорить сына от поездки на стройку, то скорее по инерции, как сделал бы всякий человек на его месте. Старуха Дарья? Она, конечно, за словом в карман не полезет и на каждый Андреев довод найдет своих десять. Но под силу ли ей повлиять на реальное положение дел, на решение внука?

Может,

оттого, что никто не может встать Андрею поперек пути, не хочет и не соби­рается этого делать, его довольно-таки шум­ные декларации повисают в отчетливо ощу­тимой пустоте.

Или высвечиваются неожиданно и сильно.

«Пожилые, значит, остаются на обжитых местах, остаются еще больше их обживать, а молодые, они так устроены, наверно, они к новому стремятся. Ясно, что они первыми идут туда, где труднее...» — продолжает свое Андрей. Дарьин ответ «А почему ты дума­ешь, что здесь полегче?» один способен внести сумятицу в стройную систему Андре­евых высказываний. Романтика дальних до­рог, конечно, прекрасна, только кому же обихаживать и украшать землю своих пред­ков?

И становится ли человек преобразовате­лем оттого лишь, что меняет местожитель­ство? «Тут не приросли и нигде не прирас­тете, ниче вам не жалко будет»,— в спра­ведливости слов старухи Дарьи трудно сомневаться.

Удивительная вещь: ничем не понуждае­мый, вполне самостоятельный парень ока­зывается на поверку вовсе не свободным в своем решении. Он не может защитить в споре с бабкой своих хороших и правиль­ных идей, потому что они взяты напрокат, не пропущены через личный опыт и выгля­дят простым набором стереотипов.

А старуха Дарья с ее видимой покорно­стью судьбе оказывается куда свободнее духом своего крепкого, мало в чем сомне­вающегося внука.

Дарья может подумать, что ничего она в жизни не поняла, не раз еще вернуться к этой мысли (мучившей, вспомним, и Насте­ну), чтобы заставить нас поразиться ее негаснущему стремлению жить осмысленно, проникать разумом в суть вещей и явлений, в сокровенные мотивы людских поступков. Именно Дарье дано стать живой совестью умирающей деревни. Бремя не из легких, не всем оно, не каждой душе под силу...

Оправдание прожитого для Дарьи — ос­тавленная по себе добрая память, оставши­еся неразрушенными связи между людьми, между поколениями, между людьми и окру­жающим их миром.

Как радуется она, увидев односельчан, приехавших на последний сенокос: «...при­вязчив человек, имевший свой дом и роди­ну, ох как привязчив!»

Человеческие поколения представляются Дарье бесконечной ниточкой с узелками: с одной стороны, развязывается старый, с другой — завязывается новый... «Куды, в какую сторону потянут эту ниточку даль­ше? Что будет? Пошто так охота узнать, что будет?» Андрей, пожалуй, легко порвет «ниточку». Вопросы подобного типа его пока не интересуют.

В высказываниях старухи Дарьи, конеч­но же, много всякого и разного, в том чис­ле сердитого и несправедливого. Она часто сомневается в сказанном, но, не претендуя на истину, упорно докапывается

до нее. Старухины слова не всегда внушают опти­мизм. Зато его способна внушить сама че­ловеческая страсть к познанию основ бытия.

Иногда сделать четкий выбор бывает лег­че, чем достойно пройти отпущенное при­родой и определенное обстоятельствами нашей жизни. Эта мысль тоже приходит по прочтении повести «Прощание с Матёрой».

Теперь может показаться странным, что в прозе 60-х годов преобладала, во всяком случае, занимала ведущие этические пози­ции повесть, особенно повесть лирическая. Роман спокойно и уверенно занимает сего­дня передний план литературной жизни. Даже вчерашней лирической повести очень хочется называться романом, и следы по­добных переименований не так уж редко дают о себе знать... А все дело, наверное, в том, что к избранному жанру, как и ко всему серьезному в жизни, нужно прийти обдуманно и трезво.

«И дольше века длится день» — первый роман Чингиза Айтматова. Увидеть мир че­рез судьбу человека — вот как определяет свою задачу сам писатель, предваряя автор­ским вступлением историю Едигея, обычно­го железнодорожного рабочего из казахской степи. Действительно, такому замыслу было бы тесно в пределах повести, в границах локальной сюжетной ситуации.

Роман сразу же попал в средоточие ми­ровоззренческих дискуссий, связанных с текущей литературой, да и сам в значи­тельной степени их стимулировал.

Илья Рамзин в романе «Выбор» утверждал, что память дается человеку в наказание. Можно с полным правом возразить: во спа­сение, сославшись и на прозрения худож­ника Васильева, и на осознание себя в мире многими другими героями современной прозы.

«Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни». Можно ли без этой вы­страданной сентенции представить старуху Дарью из распутинской повести? Вне раз­мышлений о прошлом была бы качественно иной по духу проза Василия Белова, Федора Абрамова и Виктора Астафьева. История, прошлое постоянно присутствовали в пове­стях и романах Юрия Трифонова, присут­ствовали в тесной связи с настоящим, с повседневностью, с мироощущением совре­менника. Как не вспомнить тут и превос­ходный рассказ Гранта Матевосяна «Твой род» — это медленное и трудное погруже­ние в родословную человека ради понима­ния, отчего он таков, каков есть, отчего не может быть иным...

Герой айтматовского романа тоже требо­вательно всматривается в ушедшие годы для понимания текущей вокруг жизни и себя в ней. Но его отношения с прошлым слишком разнохарактерны, чтобы свести их к чему-то одному, даже очень важному с точки зрения сегодняшнего Едигея. Память в романе поистине многомерна. Она лежит в основе этических построений; ей принад­лежит важнейшее место в сюжетных кон­струкциях произведения, предстающего не­прерывной цепочкой ретроспекций; нако­нец, вне материализованной памяти — на­родных легенд и преданий — невозможно понять ни поэтику, ни философию романа.