Выбор моей реальности
Шрифт:
Я, Михаил Дука Порфирородный, уподоблюсь громовержцу — Зевсу и, как знак почтения к новому отцу и старой матери, прошу принять от меня две золотые чаши с благоухающим медовым напитком, — и трясущееся от страха служанки с поклоном поднесли подарки к молодожёнам.
После последней фразы про Зевса все приглашённые, забыв, что перед императором надо тупо молчать, в ужасе стали перешёптываться между собой. Видимо, начали делать ставки, расправится ли Никифор со своим другом-конкурентом сейчас, на глазах у всех, или из приличия подождёт до вечера.
— Благодарю,
— Благодарю тебя, верховный бог-отец. Не желаю я захмелеть от этого доброго напитка и стать всеобщим посмешищем, как твой фаворит — Фанурий, по прозвищу «Пропойца-Мефисос», за непонятные заслуги получивший должности атриклина твоих званных трапез и препосита твоей священной опочивальни при твоём новом дворе, — едко усмехнувшись, опять поклонился Михаил.
— Не тревожься о пустяках, сын мой. Для того, чтобы тебе допиться до такого состояния и превратиться в вечного алконавта, как Фанурий, потребуется очень много времени. Задумайся, а есть ли оно у тебя? ... Вопрос риторический и философский, — продолжил отчим воспитывать пасынка и, отрыгнув на весь зал, приказал, — пей. Или Нашей Царственности повелеть друнгариям, стоящим подле моего трона, немного вдохновить тебя?
— Не утруждайся, отец. И перестань тревожиться о таких пустяках, а то у тебя от страха корона с царскими пропендулиями с головы на пол покатится, — взяв у служанок подарки, засмеялся Михаил и залил в себя содержимое обеих чаш.
Мама Дуня в это время сидела на троне с отсутствующим видом и считала мух, размышляя о чём-то своём.
— Следующий, — хлопнул в ладоши Никифор, и Михаил вышел из зала, решив не оставаться на банкет.
«После такой выходки Михаил Дука скоро ляжет в порфировый саркофаг в новых пурпурных туфлях, и тогда ему окажут достойные почести и обуют в царские регалии сразу обе ноги», — подумал я.
Затем приглашенные снова дарили подарки и произносили хвалебные тосты.
Когда наконец-то позвали пожрать, то оказалось, что нас посадили за стол почти под носом у Никифора.
Слуги расставили золотую посуду, вазы, чаши для вина, серебряные и костяные приборы, а после этого стали завозить в зал еду на скрипящих повозках, покрытых цветастыми пурпурными тряпками.
Никифор расщедрился и заказал для нас печёных журавлей и павлинов, фаршированных непонятной массой; суп из артишоков, помидор и бычьих хвостов; жареные щупальца огромных осьминогов и ноги крабов; тарелки с устрицами, морскими ежами и чернилами каракатицы.
На банкете первым номером выступил придворный поэт Филомел Авций, по его словам, не спавший три ночи, чтобы сочинить Никифору длинное послание в стихах. Авций толкал свою речь минут двадцать, умудрился перечислить прошлые и будущие заслуги «небожителя» перед Ромейским Государством.
Потом вышли шуты, которые показали клоунаду с церковниками и еретиками в главных ролях, причём последние в итоге оказались облитыми помоями и связанными,
Дворцовые музыканты что-то громко трезвонили на своих примитивных инструментах, танцовщицы вертелись вокруг поддатого Никифора. Гости выпивали, смеялись и болтали друг с другом.
К Ираклию, который сидел, как приклеенный, рядом с нами, подошёл один из стражников и что-то прошептал ему на ухо. От полученных новостей наш шпион-экскурсовод скривился, как будто вместо воды, которую он тут пил на свадебном пиру, чтобы оставаться трезвым и контролировать обстановку вокруг, случайно отхлебнул новичок, втихаря подлитый подлыми врагами в его золотую чашу.
Также я заметил, что по знаку Ираклия большинство охранников без лишней шумихи вышли из зала. Ираклий, забыв про нас, вскочил и тоже куда-то убежал, никому не сказав ни слова.
Никифор высосал, не закусывая, литра три–четыре красного вина, а затем, ехидно ухмыляясь, начал ёрзать на своём троне и поглядывать на открытую галерею второго этажа, которая шла по бокам зала. Минут через десять я увидел, кого он там высматривал.
У края длинного балкона появился Михаил Дука, раскачиваясь из стороны в сторону, видимо, морально готовился к последнему прыжку и приземлению на наши головы. Суицид при свидетелях — визитная карточка Никифора, и, походу, эта практика скоро войдёт у него в привычку.
Тут и без того подзаправленному Никифору поднесли ещё чашу вина, которую он, особо не парясь, жадно выпил одним глотком. Вино стало стекать по его щекам и второму подбородку, замочив парадные одеяния. Как детсадовские няньки, к нему подбежали слуги: начали суетливо вытирать царственное лицо и насквозь промокший цицакий.
Опять заиграла громкая музыка, забили в барабаны и перед блуждающим взглядом Никифора заплясали новые циркачки и акробаты, на которых он отвлёкся, на время позабыв о пасынке.
Преданно глядя Никифору в его окосевшие глаза, под столом в своей сумке я нащупал одну из масок, которая наиболее соответствовала обстановке. Активировав «двойника» и надев на его голову капюшон от магического плаща так, чтобы он полностью закрывал моё лицо, переместил «Кира намбер ту» на галерею, поближе к Михаилу.
Реально повезло, что кроме жертвы, в проходе галереи никого не было. «Двойник», предварительно осмотрелся и, чтобы не спалиться у всех на виду, воплотился в нише около перехода в другие залы.
— Михаил Дука, отойди от балкона и быстро подойди ко мне, пока нас никто не увидел и не услышал, — приказал я ему.
— Ты кто? — уставился на двойника Михаил, но команду выполнил. — Зловещая тень Харона уже явилась за мной?
— Ты же парень образованный, мифы Древней Греции читал. Сам Двуликий Янус явился сегодня тебе, а Харон только в лодке плавает. Ты зачем с балкона прыгать собрался?
— От подлости и цинизма людей, которых я, как простодушный ребёнок, столько лет считал своей семьёй, теряю рассудок. У меня в голове камнепадом звучал голос Никифора, настойчиво требуя, чтобы я спрыгнул и покончил с вечными страданиями и унижениями.