Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное]
Шрифт:
— Двадцать пять миллионов франков!
В правом углу рука поднята. В левом нет.
— Двадцать пять миллионов франков — раз…
Все головы — на господина в левом углу. Он спокоен. Он невозмутим. Он слегка улыбается, выражая непонимание тому вниманию, которого он удостоен. Его руки скрещены на груди.
— Двадцать пять миллионов франков — два!
Господин разводит руками, показывая публике, что выше головы не прыгнешь. Цена немножко кусается…
— Двадцать пять миллионов франков… три!
Бабахнул молоток в сверкающую тарелочку: бом-м-м! Ах, что же тут началось! Тишину разорвало в клочья, в мелкие, глазу незаметные клочки, разорвало, словно манекен
Журналисты на Настю приступом:
— Мадемуазель Стрелецкая!..
— Мадемуазель Стрелецкая, как всемирно признанный гений и лидер русского суперавангарда, что вы могли бы сказать по поводу…
Полицейские наряды (их к концу торгов в зале было уже пять) проявили профессионализм. Интенсивным мордобоем приступ отбили. Личная безопасность выдающегося мастера-новатора мадемуазель Стрелецкой гарантирована и обеспечена: отбивая напор, полицейские сумели вывести ее в соседнюю комнату. Туда же эвакуирована картина — одно из величайших достижений культуры двадцатого века. Туда без увечий и телесных повреждений был вынесен на руках неизвестный господин, купивший картину. После этого, перегруппировав силы, пять полицейских нарядов внезапным напористым рывком вышибли публику из зала, а уж на улице конная полиция размашистой рысью, палками резиновыми рассекая воздух и чьи-то головы, довершила разгром, разогнав нахлынувшие толпы.
4
В соседнем пустом зале ошалевшая дирекция аукциона дает прием в честь выдающегося мастера мадемуазель Стрелецкой и неизвестного господина, купившего шедевр. Вернее, в честь представителя того господина. Звон бокалов. Тихий рокот пришибленных людей. Суетятся срочно вызванные из соседнего ресторана официанты. Всё — бестолковым экспромтом.
Директор поднимает бокал шампанского и, не находя слов для такого случая, попросту выпивает. Вместе с ним пьет длинный с молотком. За свою жизнь он такой сделки еще не совершал. Дирекция получит десятину, а он лично — процент от этой десятины. Десятина — два с половиной миллиона. Из них длинному персонально — двадцать пять тысяч франков. За день работы. За то, что цифры выкрикивал. Так это же не все: он сегодня не только шедевр Стрелецкой продал, сегодня были и Шишкин, и Фаберже, и Айвазовский. То, понятно, мелочи. Но и они на дорогах Европы не валяются. Прикинул длинный, сколько ему сегодня достанется, — сам себе не верит.
В зале, кроме великой художницы и ободранного господина, — только свои. И все равно народу набивается. У победы всегда много родственников. Шампанское — ящиками, ящиками, ящиками.
Между выпиванием и поздравлениями — формальности. Господин с обтрепанными рукавами отдает директору чек на двадцать пять миллионов франков. Подпись: Червеза.
Легкое замешательство: а разве сеньор Червеза знал заранее, что именно такой будет цена?
На неожиданный вопрос после короткого размышления найден ответ: нет, конечно, сеньор Червеза не мог знать, какая будет цена. Двадцать пять миллионов франков — это максимум, выше этого сеньор Червеза не стал бы подниматься. А если бы цена оказалась ниже, он бы просто прислал другой чек.
Вот как? Убедительно.
Чек принимают представители «Лионского кредита», связываются с «Барклаем». «Барклай» подтверждает наличие такой суммы на личном счету сеньора Червезы. Между двумя банками — обмен бумагами. Сумма перечисляется со счета сеньора Червезы на счет владельцев аукциона. Теперь из этой суммы дирекция оставит
Настя принимает чек, улыбается, а длинному на ушко:
— Верни офицерского Георгия.
— Почему?
— Я тебе его дала как залог: если мою картину не продадут по хорошей цене, заберешь себе. Но ее продали по хорошей цене. По очень хорошей цене. Верни.
— Не знаю никакого Георгия. Не брал…
Пока он говорит, Настя Жар-птица спокойно смотрит себе под ноги. Но вот он на мгновение замолк, и тогда она поднимает свои синие глаза. Не моргая смотрит внимательно в его переносицу, как бы стараясь рассмотреть какое-то несуществующее пятнышко. А его от этого взгляда повело вправо. Ясно, надо просто отвести взгляд… Не получилось. Его длинные ноги превратились в ходули на расшатанных шарнирах. Подламываются. Он это сознает, но помочь себе не может. Гем краешком сознания, который еще не замутило, он почему-то представляет деревянный молоток аукциона в ее правой руке. Он старается сообразить, куда она его тем молотком тяпнет: в лоб? в зубы? а может… Он прикрывает одной рукой зубы, другой — мужское естество. Перед собою он не видит ничего, кроме синих глаз, а в них — безбрежный, бездонный океан зла и ненависти.
Потом он валится через стол, слышит, но не понимает крик директора:
— Опять эта свинья длинная перепилась! Завтра выгоню!
5
Снова утро. Противное парижское утро. Серые дома. Серое небо. Серый дождь. И ветер тоже серый. Гонит ветер острые капельки волнами и сечет ими лицо, как стальными опилками.
Настя идет получать деньги. Одна. Если бы у нее были способности Мессера, то никаких проблем. Но она — всего лишь ученица чародея. Неопытная ученица. Начинающая.
Ей в Париже легче, чем было Мессеру в Москве. И в то же время труднее. У Мессера была в руках ученическая тетрадка вместо паспорта, чека и всех других документов. Ему одной тетрадки хватило. А у Насти — настоящий чек. Он оформлен правильно, заверен соответствующими печатями и подписями. Она написала картину, сеньор Червеза через аукцион картину купил… И все же… «Барклай» может потребовать личного подтверждения сеньора Червезы: это вы картину купили?
Мессер в Москве ничем не рисковал — не дали бы ему денег, на том история и завершилась бы. А тут… Тут так просто не вывернешься. Захват человека, угрозы, пытки, вымогательство… За это во Франции все так же секут головы, как и во времена Робеспьера. И все так же отрубленные головы продолжают смотреть и слушать. Воображение у Насти резвое. Представила сверкающее лезвие гильотины. Интересно, будет ли она визжать, когда ее поволокут на помост. Многие визжат. Хорошо у нас в цивилизованной России: ба-бах в затылок! И вались в яму. А тут во французском варварстве… Наверное, она будет просить палача: «Месье палач, пожалуйста, не тяните за веревочку! Не тяните! Дайте пожить еще минуточку! Всего одну минуточку!»
Но пока ее голова еще не грызет корзину. И никто пока не тащит ее на помост к этой варварской машине смерти. А может, не идти в банк? Если ее хотят арестовать, то лучшего места, чем банк, не придумать. Или идти? У нее нет денег на такси. У нее нет денег на автобус. Она идет сквозь серый город и серый дождь. Она идет, а в каждом киоске — ее портреты.
В каждой витрине — фотография ее картины. И мальчишки с кипами газет бегут по улицам, выкрикивая на все лады заголовки первых страниц: