Выброшенный в другой мир (СИ)

Ищенко Геннадий Владимирович

Альде было непонятно, почему ее с некоторых пор стала избегать баронесса. Леора держалась ровно и доброжелательно, но строго в рамках этикета, словно и не было ни их дружбы, ни веселых посиделок. Наконец она спросила о причине такого поведения у Лани, с которой Леора по–прежнему поддерживала дружеские отношения.

— Эта дура просто ревнует, — хмуро ответила та. — Я ей не раз говорила, что тебя Серг не интересует, но у нее свое мнение. Она уже сама не имеет на брата никаких прав, но продолжает любить. Глупо это все.

—

Ну и зря, — огорчилась Альда. — Я через месяц уезжаю в баронство, а твой брат уйдет в поход. И потом, кто он, и кто я!

— Зря ты так говоришь, — сказала Лани. — От вашего баронства до нас всего полдня езды в экипаже. И разбойников скоро всех выбьют или отправят на карьеры ломать камень для города. А брат надолго в поход не уйдет. Леора хорошая девушка, но ты для брата была бы лучшей женой. Жаль, что он такой тупой и ничего не замечает. Как в других вопросах, так умнее его не найдешь, а как дело касается женщин… И еще эта принцесса!

Девочка кратко выразила свое отношение к принцессе в матерных выражениях, сделавших бы честь любому конюху.

— Лани! — девушка потрясенно уставилась на сестру герцога. — Что ты такое говоришь!

— Ты тоже какая-то замороженная. Я же тебе говорила, что надо больше читать книги.

— Это тебе надо завязывать с чтением! В твоем возрасте говорить и думать о таком не подобает!

— Я же не о себе думаю, а о брате! И о тебе, между прочим, тоже! Мне вот непонятно, чем этот лейтенант лучше моего брата? Выше ростом и шире в плечах?

— Что ты такое говоришь? Мы просто дружим.

— Если ты до сих пор не поняла, что этот лейтенант в тебя втюрился, то ты еще более тупая, чем мой брат! Пусть я начиталась разных книжек, зато я теперь твердо знаю, в чем счастье женщины!

— И в чем же?

— Полюбить сильного, смелого и доброго мужчину и быть любимой им самой, рожать ему детей и прожить вместе до самой смерти! В этом и предназначение и счастье женщины!

— Ну ты и выдала! — ошеломленная ее напором пробормотала Альда. — Самой что ли книжек почитать?

— Вы еще долго будете так орать, что через стенку все слышно? — спросил герцог, открывая дверь, связывающую его апартаменты с комнатами сестры. — Лани, с сегодняшнего дня, прежде чем что-то прочитать, покажешь мне. Рановато тебе еще думать о предназначении женщины.

— Хочешь сказать, что я не права?

— Почему же, под последними твоими словами и я могу подписаться. А вот лезть устраивать личную жизнь других людей не советую. И не важно, твой ли это брат, или посторонний человек. Это люди должны делать сами.

— А если ты…

— Все, я сказал! Здесь уже прозвучало много такого, за что ты вполне могла бы отгрести по полной программе, не будь я таким тупым рохлей.

— Я не в этом смысле говорила, и ты это знаешь!

— Ладно, это у нас уже начинаются семейные разборки. Альда, я сейчас буду наказывать герцогиню, вам при этом присутствовать совершенно

необязательно.

— Я ухожу, милорд. Только прошу, не наказывайте сестру слишком сурово: она вас любит и переживает.

— Вот что значит быть добрым. Все просто начинают садиться на шею. Идите, госпожа Буше, мы как-нибудь разберемся сами.

— Конечно, милорд. Извините, — она сбросила тапочки и, быстро натянув сапожки, выбежала в коридор.

На душе почему-то было муторно, как никогда.

Следующую неделю Альда ограничила жизнь в замке своей комнатой, посещением трапезной и лазаретом. Тренироваться она продолжала даже больше, чем раньше, с каким-то ожесточением отрабатывая заученные приемы, но выбирала для тренировок вечернее время, когда сестра герцога в спортивной комнате не появлялась. В трапезный зал она приходила с сыном, когда все уже сидели на своих местах, молча кушала, и так же молча покидала зал. Лани к ней не приходила и не делала попыток заговорить, из чего девушка сделала вывод, что следствием подобного поведения является приказ герцога.

«Ну и пусть, — думала она. — Еще только пару недель потерпеть, а там и отец станет на ноги, и дороги, может быть, подморозит. Не вечно же нам торчать в этом замке».

От безделья она начала больше времени уделять Алексу. Рассказывала ему сказки и баллады. Даже об их путешествии рассказала в доходчивых для него выражениях. Достала дейру матери и начала вспоминать слышанные раньше мелодии. Поначалу получалось не очень, но через несколько дней руки сами вспомнили нехитрые навыки игры, и по вечерам она играла и пела для себя, и для сына. В такие минуты Алекс замирал, прижавшись к приемной матери, и сидел, не шелохнувшись, пока не отзвучат последние аккорды.

«Почему мне не нравилось раньше играть? — думала девушка. — Жаль, что не получилось послушать песни герцога, если они действительно так хороши, как говорили бывшие подруги. Все, не думать об этом! Для нее ничего этого больше нет. И все-таки жаль…»

Первым, кто заметил, что Альда чем-то угнетена, и на это отреагировал, стал Джок.

— Что с тобой твориться, девочка? — спросил он ее как-то после завтрака. — Молчалива, можно даже сказать, угрюма. Ни слова, ни улыбки. Кто-нибудь обидел?

Альде захотелось сказать что-нибудь грубое, закричать, чтобы не смели лезть в ее жизнь, но она большим усилием воли сдержалась, понимая, что этот человек искренне беспокоится и хочет помочь.

— Не надо, пожалуйста, никто меня не обидел. Все вообще хорошо. Дней через десять отец выйдет из лазарета, и мы уедем. Поверьте, единственное, чего я хочу, так это быстрее отсюда уехать.

— Нет, тебя все же обидели, я же вижу.

— Всегда хотите докопаться до сути? Будь по–вашему. Меня не обидели, мне просто указали мое место, причем в очень вежливой форме. На что же обижаться? На то, что сначала дают пряник, а потом его отбирают?