Выход 493
Шрифт:
— Вот это наш человек! — обрадовался Крысолов и подобрал под прилавком штопор. — А то русскую ему, видишь ли, подавай.
Прежде чем выбрасывать с характерным хлопком выдернутую из горлышка пропитанную коньячными парами пробку, Крысолов поднес ее к ноздрям и, закрыв от наслаждения глаза, занюхнул. Но потом, заметив взгляды готовых его задушить друзей, поспешил достать три рюмки и тщательно протереть их полотенцем. Секач с Леком следили за движениями рук Крысолова, как следят первокурсники за инструктором, проводящим разборку оружия, — внимательно, стараясь не упустить из виду ни одной, даже самой мелкой детали.
Кирилл Валерьевич филигранными движениями, расчетливо, дабы ни одна капля
— За ребят, которые в пути, — поднял он свою стопку, — за наших товарищей.
— За товарищей, — в один голос подхватили сталкеры.
И вместе опрокинули внутрь себя орехово-бурую жидкость. Как один занюхали рукавом. Молодой прослезился.
— Ну что? — спросил Крысолов.
— Хорошо, — кивнул Лек.
— Градусов, правда, убавилось, но ничего. — Секач причмокнул. — Хотя не распробовал еще.
Поняв намек, Крысолов не стал дожидаться, пока во рту остынет, и сразу налил еще по одной.
— За нас, — сказал он и первым осушил свою рюмку. Сталкеры незамедлительно последовали его примеру. Спустя минут десять коньяк в бутылке плескался на дне.
— Ну, блин, вот где они? — оглянувшись на открытое окно, сказал Секач. — За это время уже сто раз можно было с того Яготина приехать.
— Не беспокойся, Сергей, приедут. Мало ли там что, — подавляя в себе тревогу, как можно спокойнее ответил Крысолов. — Да и Стахов осторожный очень, быстро ехать не будет.
— А сколько пути мы уже прошли? — спросил Лек. Веко его единственного глаза опускалось и поднималось медленнее обычного. — До Харькова еще долго?
Крысолов пошарил у себя за пазухой и вытянул из внутреннего костюма бережно сложенную вчетверо карту, развернул ее и разложил на столе.
— Треть. — Он постучал пальцем по маленькому серому многоугольнику, над которым было написано «Пирятин». — Мы здесь, — затем провел пальцем по извилистой линии и остановился на другом многоугольнике — большом, желтом, к которому примыкало много таких же линий с разных направлений. — Харьков здесь. Еще три-четыре ночи ходу. Шестьдесят до Лубнов. От Лубнов до Хорола — сорок пять, до Полтавы тогда примерно сто тридцать пять останется. А уже от Полтавы самый длинный перелет — сто восемьдесят километров фактически без населенных пунктов. Там и Харьков.
— Но ведь мы не проедем за ночь сто восемьдесят километров?
— Будет видно по загруженности магистрали. Если не будем успевать, отступим от основного маршрута. Не ссы, малой, не пропадешь.
— Ладно. Я пойду это… — неопределенным движением руки Лек указал куда-то за барную стойку.
— Давай, давай, привередник, — по-дружески хлопнул его по плечу Секач. — Хочешь культурно, значится — на унитаз?
— Да нет, просто на улицу высовываться как-то не особо…
— Только не задерживайся там, ладно? — наклонившись над стойкой, сказал ему вслед Крысолов и посмотрел на Секача. — Так, парню больше не наливать.
— А я что? — округлил глаза Секач. — Это ж ты наливаешь. Коньячок хороший, хоть и в градусах немного потерял. И чего ты стоишь, ждешь? Что, больше ничего налить нет?
Крысолов хохотнул и как-то украдкой потянул с зеркальной полки вторую бутылку армянского коньяка.
— Для хороших людей всегда найдется, — с хитрой улыбкой на лице ответил он и снова ввинтил в пробку блестящую спираль штопора…
Лек вынул из кармана предусмотрительно прихваченный из «Разведчика» фонарик, включил, пошарил круглым пятном света по зеленоватым плесневелым стенам… и поймал себя на нелепой мысли, что коридор кажется ему чересчур длинным и темным для небольшого кафе. В густой темноте коридор выглядел как тоннель. Странным показалось Леку и то, что вдоль него не было ни одной двери. И если бы в шагах
Лек беззвучно ступал по мягкому ковру, стараясь думать о чем-то приятном. О девушке, с которой он познакомился в прошлый четверг в клубе «Нуклид» — как же ее звали, черт?! — или о своем последнем дне рождения, когда они с друзьями напились до поросячьего визга, а дежурный патруль поймал их и упек в карцер… Но пройдя всего лишь полпути, Лек остановился и понял, что воспоминания не действуют, — едва только свет от подвешенного на держатель для фужеров светильника перестал падать на стены и темнота сомкнулась у Лека за спиной, искать туалет ему совсем расхотелось. Даже выпитое спиртное просочилось сквозь него, как сквозь марлю, не оставив и тени от былой уверенности в себе. Говоря начистоту, он даже подумывал о возвращении обратно к стойке, ощутив, как спина начинает медленно покрываться инеем. Но тут же представил насмешливую ухмылку Крысолова и двинулся дальше.
Наконец он нашел то, что искал, — к стене была приколочена табличка с надписью «Туалет» и стрелочкой, указывающей направо. Облегченно вздохнув, будто если бы там не было бы туалета, то ему пришлось бы умереть от разрыва мочевого пузыря, Лек ступил в перпендикулярный коридор и осторожно перевел влево свет фонаря. Заглянул в зал без дверей, где стояли большие металлические столы, секции с посудой и столовыми принадлежностями, а в конце было несколько больших проржавелых холодильников. Потом быстро переметнул луч фонаря вправо и осветил уходящий вдаль коридор с несколькими дверями по одну сторону и одной по другую. Судя по табличкам на дверях, там располагались кладовая и подсобка. А на другой двери, слегка приоткрытой, поблескивала золотистая табличка «Заведующий».
Ступая тихо, как кошка, Лек подошел к ней и легонечко толкнул. Он не понимал, откуда у него взялось это желание посмотреть, что там, в кабинете заведующего, но едва дверь отворилась на четверть, как это желание быстро перетекло в совершенно противоположное — делать отсюда ко всем чертям ноги. И если уж воспитание не позволяет помочиться в углу, то сделать это в освободившуюся от коньяка бутылку. Но только не искать эти чертовы писсуары!
В небольшом, скромно обставленном кабинете без окон за столом в кресле сидел человек в черном деловом костюме. Это был не скелет тридцатилетней давности, обтянутый пергаментом кожи. Бледная кожа, кое-где запятнанная синевато-коричневыми неровными кругами, и загрубелые пальцы указывали на давно наступившую фазу трупной окоченелости, но даже если и так… то умер он не далее как на прошлой неделе. Голова была откинута назад, и если бы не абрис угловатого подбородка, поросшего густой черной щетиной, можно было бы подумать, что у этого человека нет головы вовсе. Одна рука у него лежала на столе, зажав скомканный лист бумаги, вторая же безвольно свисала. Первая трезвая мысль, проскочившая в сознании Лека, звучала примерно так: «В той руке он держит пистолет».
Ища хоть какие-нибудь подсказки, он перевел дрожащий луч света на стену позади него и уверился в своей догадке — забрызганную кровью стену все еще усыпали отвратительными грязно-белыми прыщами засохшие ошметки мозгов.
Внезапный резкий лязг со стороны кухни заставил Лека вздрогнуть и отпрянуть от двери, вскинув фонарем и вмиг направив его свет в сторону кухни. Не сразу он увидел перемену, поначалу выискивая глазами что-то огромное и клыкастое, что могло бы представлять для него угрозу, и потом увидел на полу покачивающийся со стороны в сторону, как шхуна на волнах, дуршлаг. А на столе — промышляющую промеж рядов сложенной посуды крысу. Та поспешила убраться восвояси, едва только луч фонаря скользнул по ней.