Выход из Windows

Лукницкий Сергей Павлович

– Вы слышали?.. Старик, ты слышал?.. Знаете, что с Финком?... Да слышал, слышал... Ужасто какой!

Зампред, к удивлению Серафимовой, показался ей удрученным, жалеющим о председателе и желающим всячески помочь следствию. Но о деньгах ни он, ни заместители самого Финка, вызванные Альбертом Вольдемаровичем, ничего не знали. Решено было на этом поставить запятую и считать первый осмотр кабинета Финка законченным. Серафимова сообщила зампреду за чашкой кофе, где находится труп, некоторые подробности убийства, а также приблизительное время, когда можно будет хоронить. Альберт Вольдемарович взял заботы о проводах коллеги на себя и под свою ответственность.

Перед

уходом Серафимова заглянула к Галочке, которая так и сидела на своем рабочем месте, отвернувшись к окну.

– Галочка, Галина Тимофеевна, спасибо вам за помощь. Теперь будем вас вызывать к себе, в прокуратуру, вы уж не пугайтесь и не обессудьте.

Ваши показания - главные на сей день. А на прощанье скажите, пожалуйста, откуда фамилия такая - Финк? Я посмотрела в личном деле родители с Поволжья...

– Да, немецкая фамилия, - кивнула Галочка, - его родители - вроде бы бывшие военнопленные, осели в России.

ПАН ХОУПЕК

Подходя к своей "Волге", Серафимова полезла в карман за сигаретами и вместе с пачкой достала сложенный вдвое конверт. Это был фирменный конверт гостиницы "Метрополь", в котором Братченко обнаружил билет в Карлсбад. Братчепко уже завел свой "жигуленок" и выворачивал с обочины на проезжую часть. Нонна Богдановна заглянула в конверт. Очень маленький бледный листок "факсовой" бумаги, сложенный и чуть ли не проглаженный утюгом, гласил о том, что некий гражданин Европейского Союза, житель волшебного Карлсбада херр Ганс Хоупек от имени своей фирмы "Dostal" имеет честь пригласить Адольфа Зиновьевича Финка на крупнейший курорт мира в качестве делового партнера для подписания контракта. Текст был повторен по-чешски. Вверху листа значились данные фирмы, очевидно, оригинал приглашения был напечатан на бланке. Адрес и телефон фирмы Серафимова уже в машине переписала в свой блокнот, так как факсовая бумага недолго хранит свои тексты.

БРАТЧЕНКО

Вечером позвонила Серафимова. Сосед поднял трубку и передал ее Вите.

– Что у вас там?
– спросила Серафимова, сообразив, что Витя и сосед находятся в одной комнате.
– Посиделки?

– Да нет, Нонна Богдановна, у нас тут здоровый досуг, сосед бильярдный стол купил, так мы вторую ночь не спим.

– Смотрите, чтобы это не отразилось на вашей психике, у следователя должен быть трезвый и ясный рассудок, а у вас и без бильярда...

Они жили в десяти минутах ходьбы друг от друга. По ее голосу Братченко понял, что ей тоскливо и делать нечего. А когда одинокому человеку делать нечего, он начинает думать. Эти раздумья заканчиваются затяжной депрессией, а то и истерикой но поводу неудавшейся жизни или сострадания невинному дитятке, уж это Витя знал по себе.

– Что-нибудь случилось, Нонна Богдановна?

– Ничего не случилось. Прогуляться не желаете?

ПРОГУЛКА

Над Покровскими воротами сгустилось небо, став свинцово-прозрачным, потускнели очертания деревьев вокруг пруда, почернела земля. В воздухе парило, заканчивался первый по-настоящему весенний день.

– Завтра почки лопнут, - прервала молчание Серафимова, - зазеленеет. Я, знаете, очень люблю эту пору в Москве, когда еще не жарко, свежо, но солнце - как у нас. Из моего детства солнце.

Она была в легком коротком голубом плащике, привезенном подругой из Польши. И без того обладавшая яркой внешностью и индивидуальностью, что далеко не одно и то же, Серафимова любила броские наряды, подбирала со вкусом платки, сумки,

зонты. Ей очень нравились длинные зонты-трости, это была ее страсть: с деревянными загнутыми ручками, с металлическими наконечниками, красивых сочных тонов или темные, они стояли в ее прихожей, как коллекция рапир у фехтовальщика.

– Что у вас с Княжицким? Почему вы устроили сегодня утром скандал в машине?

– Я думал, мы все выяснили, - сказал Братченко, явно не желая предъявлять обвинения в адрес отсутствующего Княжицкого.

– Садитесь на скамью, не люблю курить на ходу. Вам сколько лет, Витя?

– Сороковник, а что?

– Никогда так не переспрашивайте. Это некрасиво. По-ребячьи. Вот что, Витенька, мне секретарь Финка сказала, что он в день убийства до конца не доработал, позвонила ему некая Катя, тон у нее был спокойный, но после ее звонка Финк быстро ушел, сказал, чтобы Галя его не ждала.

Кстати, как она вам? Очень мила, прямо рокотовская барышня, взгляд такой кроткий.

– Хорошая женщина, - согласился Витя, - выходит, к этой своей Кате помчался... А как же тогда он с Похваловой оказался в такой ситуации?

Скамью окружили голуби, почти заглушая разговор своим гульканьем. Из театра повалил народ. Нет, очевидно, это только антракт, вышли покурить зрители, хотя некоторые действительно побежали в сторону метро.

– У меня два соображения. Мы пока еще не знаем точно результатов анализа грунта на туфельках Похваловой, на ботинках Финка и на ботинках убийцы, следы которых остались на ковре, но у меня сложилось такое ощущение, что очень похожий грунт на следах убийцы и на туфлях Похваловой. Вы помните, какие черные грязные следы вели от прихожей к кровати? А ботинки Финка под кроватью стояли чистенькие, на машинке ехал, по асфальту ходил. Вы помните, в понедельник и вторник дождя не было, да и сегодня погода хорошая, тепло, сухо, солнечно, я же говорю, завтра зазеленеет. Я носом чую. Так вот...

– Стойте, пожалуйста. Дайте, я скажу, - перебил ее Витя, смекнув кое-что, прямо озарение нашло, - земля такая влажная за городом, и у Похваловой, которая жила на даче, и у ее мужа могло быть столько грязи на обуви, точно?

– Точно, Витенька, - улыбнулась Серафимова.
– И Похвалов исчез. Тоже факт.

Она выпустила дым, оглянулась на театр, откуда послышался звонок ко второму действию.

– Вы в театре последний раз когда были?

Витя Братченко в театр не ходил, потому что он в нем засыпал. Однажды заставил себя купить билет на спектакль, но захрапел во втором ряду партера. Ну, не захрапел, а засопел, да ведь так истово, в полной-то тишине, на самом трагическом месте, что в зале раздался смех, а маститые театралы решили, что это критик сидит и нарочно так эпатажно свое мнение о спектакле выказывает. А Братченко очень тогда расстроился за артистов, ведь подумают, что плохо играли, что таланта нету, а на самом деле на Витю темнота, как сигнал отхода ко сну, действует. Не объяснишь же подсознанию, что в театре спать нельзя.

– Да я и в Москве-то еще недавно, - виновато оправдывался он.
– Но главное, я осознаю, что в театр не ходить стыдно, и мне стыдно.

– Ерунда, - вдруг сказала Серафимова, - я пересмотрела здесь весь репертуар, а жить все равно не научилась.

– Упадочное у вас настроение, Нонна Богдановна, может, вина выпьем?

– Не-ет, Витенька, к вам идти уже поздно, а у меня нет!

Витя вытащил из кармана куртки "Саперави"

и два бумажных стаканчика.

– Угощайтесь.