Выход из Windows
Шрифт:
– Папа пришел в семь часов. Его весь день в прямой трансляции показывали. А при чем тут папа?
– Да так. Ведь Похвалов исчез, а он помощник твоего папы.
– Понимаю.
– Катя, вы меня простите, что у вас за стрижка? Так ведь можно зрение испортить...
– накоиец не выдержала и очень мягко проговорила Серафимова, прямо-таки по-матерински.
Катя напряглась, лицо ее стало ожесточенным, как у ребенка, готового замучить кошку, и она четко произнесла, отодвигая челку со второго глаза:
– У меня была злокачественная опухоль глазного канала,
Под челкой зияла страшная дыра, лишь наполовину прикрытая веком.
Следователь растерялась, извинилась и вышла из машины.
Аудиенция закончилась.
На аллее Серафимову обогнал толстый даже со спины, смешной человек, который нес в руках огромный букет цветов в яркой упаковке, в гофрированной бумаге, с развевающимися на ветру кудряшками перевязочных лент. Он держал букет так, как их держат школьники первого сентября - в согнутой в локте руке, зажав кулаком стебли, прямо перед собой. Это был Овечкин. Он не узнал Серафимову, хотя был у нее на допросе несколько дней назад.
Толпа стояла на повороте кладбищенской дорожки. Братченко плелся за Серафимовой и сейчас подошел к ней со спины. Заглянув в ее лицо, он понял, что Нонна Богдановна сейчас упадет в обморок. Но на сей раз она готова была не только упасть в обморок, но провалиться сквозь землю от стыда и угрызений совести за собственную бестактность.
СОСТРАДАНИЕ
Могильщики прыгали через могилу с одной стороны на другую, потом один из них лег на край могилы и поставил на дно выкопанной ямы урну с прахом Финка. Пахло сырой землей, ржавым песком и свечками.
– Близкие, родственники, киньте горсть земли, - скороговоркой, как будто он объявлял отправление поезда на вокзале, сказал один из рабочих.
Могильщики были на удивление трезвыми.
Передвинув лопатами землю с обочин ямы, они сотворили большой рыхлый холм над прахом Финка, похожий на человеческий живот. Потом один из них бросил на вершину этого холма бетонную раму, сказал, что земля сама спрессуется со временем, и воткнул в землю мраморную табличку с надписью: "Финк АДОЛЬФ ЗИНОВЬЕВИЧ.
1951-1999, 19-й УЧАСТОК".
Овечкин о чем-то переговаривался с Юсицковым.
Тот стоял лицом к Серафимовой. И у него было лицо отморозка и мерзавца, такой театральный типаж. Знакомые знакомых Нонны Богдановны тесно общались с его тестем, бывшим секретарем Союза писателей, ударившимся в политику. Теперь этот тесть, пройдя огонь и воду перестройки за спиной Горбачева и Яковлева, руководит политическим движением "Раскол", издает газету без названия. Считает себя демократом имперского склада, в смысле склада политического характера. Одновременно тесть-демократ застроил всю Москву небоскребами с конусовидными верхушками, которые, как ему кажется, должны напоминать башни Кремля, перекликаться с ними, а на самом деле одним напоминают ракеты "СС-20", а другим - мусульманские мечети. Строили-то турки.
Юсицков корчит из себя интеллигента, пристально смотрит интервьюируемым собеседникам в глаза, выводит их на чистую воду, а сам узколоб и тупорыл, как уязвленный купец третьей гильдии.
Юсицков
Цветы краснеют на коричневой земле, как пятна крови. В глазах секретарши Финка все мутнеет, ее ослепляет яркая пустота, мечутся круги, она, ничего не видя, на ощупь ловит рукой ограду чьейто могилы и садится на скамью. К ней подходят Серафимова и Братченко. Галя смутно видит красные пятна цветов, мраморную табличку, похожую на белую рубашку.
– Слабенькая еще девочка, - говорит Серафимова, - не закалила тебя еще жизнь.
– Вы хотели что-то спросить?
– догадывается Галя.
– Уже спрашиваю. Кто последний звонил Адольфу Зиновьевичу перед тем, как он уехал с работы?
– Звонили три человека. Сначала "вертушка", я слышала через дверь, потому ч го Адольф Зиновьевич что-то громко выкрикнул, а потом но городской линии незнакомый голос. Человек не представился, только попросил господина Финка. На мой вопрос, кто его спрашивает, он не произнес ни звука. А самой последней звонила девушка, та самая.
Когда они встали и направились к выходу, навстречу им шла Катя. На фоне ее синего платья белели совсем уже раскрывшиеся тюльпаны.
Галя поняла, что это она. У секретарш, у профессиональных секретарш, вырабатывается особая способность определять принадлежность голоса тому или иному человеку. И она сразу догадалась, что знает голос этой девушки, идущей навстречу. Во взгляде женщины, который перехватила Катя, было только сострадание и участие.
ЧУЖИЕ
С кладбища Братченко развез своих дам но домам. Первой забросил на Чистые пруды Серафимову. Она взяла с собой ботинки, конфискованные в крематории. С этим еще предстояло разобраться. Потом доставил Галочку на Солянку.
Поставив машину на обочине напротив въезда во двор Галины, вышел на тротуар. Галя была в таком состоянии, что ее нужно было проводить до квартиры.
Они медленно пошли между двух высоких серых домов, в конце которых перпендикулярно к ним стоял широкий Галочкин дом. Сейчас был виден лишь отрезок его в проеме этого длинного угрюмого ущелья.
– Галенька, успокойся, пора уже успокаиваться, - Братченко не мог подобрать слов.
Она молчала, тускло глядя себе под ноги. Потом и вовсе остановилась и прислонилась к с гене.
Она не плакала, взгляд ее уставился в одну точку.
– Я на кладбище все на землю эту смотрела, на мертвую землю.
– Ну брось, Галенька, перестань, - попытался перебить ее мысли Витя, ну, покажи, какое окно твое? Отвлекись.
Галя механически повела пальцем. Вдруг, когда она подняла голову и поглядела вверх, глаза ее вспыхнули. Она ахнула.