Выход на орбиту
Шрифт:
За дело мы принимаемся сразу, не откладывая в долгий ящик. Делаем заказ в магазин, можем себе позволить. Через полчаса симку доставляют. Ещё через полчаса СунОк заносит наши номера и своих работниц на новую симку.
— Юна, а почему ты сейчас не требуешь, чтобы я тебя на руках отнёс? — ЧжуВон вопрошает меня на лестнице, мы идём в его рабочий кабинет. Что-то он мне сказать хочет.
— У тебя сразу распутные мысли появляются, а днём секс под запретом.
— Выходной
— Так ты меня чего позвал? На маленькое совещание или просто уединиться хочешь? — на вопрос ребром отвечать сразу он не готов.
В кабинете.
— Разговор с отцом у меня был, — начинает ЧжуВон. — Немного туманный. Некто из самых влиятельных чеболей, — не спрашивай кто, не знаю, — попросил отца передать тебе, что они не очень довольны твоими неосторожными публичными высказываниями.
— Некто важный, — резюмирую по размышлении, — обращается к твоему отцу, чтобы он передал мне через тебя своё неудовольствие. Похоже на испорченный телефон.
— Что такое «испорченный телефон»?
Приходится рассказывать про эту игру, которую вдруг затевает со мной некто важный, пожелавший остаться неизвестным.
— Обратная связь подразумевается? — этого ЧжуВон не знает. Это как понимать? Некто важен настолько, что его моя реакция не интересует?
— Давай подумаем, что делать и как.
— Это не только слова, — ЧжуВон будто решается сказать о чём-то. — Я никак не могу купить кинокомпанию. У нас немало таких, на грани банкротства. Уже третья компания требует за контрольный пакет акций какие-то ненормальные деньги.
— Подожди-ка, — высчитываю даты, — ты начал переговоры с первой задолго до того шума с чеболями.
— Первая компания могла и сама по себе от реальности оторваться. И они столько не требовали, как третья.
Требую подробности и получаю. Вторая вдруг передумала продаваться. Третья запросила двадцать пять миллионов долларов. Совсем охренели.
— На них ещё долгов висит больше миллиона долларов. Они в таком положении, которое не позволяет такую роскошь, как капризы. И вдруг стоимость их акций резко подскакивает. В два раза. Значить это может только одно…
— Кто-то начинает скупать помимо нас. Ты много затратил?
— Нет. Сотню тысяч долларов. Как цены подскочили, я скупку прекратил.
— Продай их по двойной цене, — требую я, — с паршивой овцы хоть шерсти клок.
— Хорошо. Но разговор с отцом заставляет глядеть на всё происходящее совсем с другой стороны. Это не случайность, нам целенаправленно мешают.
И этот кто-то тот самый некто важный. Неудовольствие которого проявляется так многообразно.
— Попробуй узнать, кто говорил с твоим отцом.
ЧжуВон скептически морщится. Бедный! Он сидит за своим столом, а я примостилась прямо на столе
— Тогда так. Передай своему отцу моё крайнее изумление.
ЧжуВон смотрит вопросительно.
— Изумление по поводу способа ведения переговоров со мной, который они избрали. И дословно скажи так: Агдан не может…
Над чёткой формулировкой приходится думать обоим. Наконец, рожаем:
«Агдан не может учитывать интересы незнакомых ей людей».
— Пожалуй, сойдёт, — оценивает ЧжуВон, — но может и не сработать.
— У них, самых могучих чеболей, должен быть какой-то клуб, место, где они общаются, дела обсуждают, — раздумываю вслух.
— Общаются и обсуждают, — подтверждает ЧжуВон. — И таких мест несколько. Но нас туда не приглашают.
— И кто им тогда виноват?
ЧжуВон устало вздыхает. Ну, всё понятно. Опостылевшие корейские заморочки. Старшие могут делать, что хотят, всё равно младшие будут во всём виноваты. Только мы ещё посмотрим, кто старше и кто окажется виноватым.
Оживает ЧжуВон. Признак самый надёжный: мои ножки начинает поглаживать. Спорю с ним, уже болтая поглаженными ножками у него на руках.
— Конвенция запрещает секс в дневное время.
— Введём в Конвенцию поправку: не считая выходных и праздничных дней, — пацак демонстрирует свою непоколебимую волю и кобелимость.
28 августа, воскресенье, время 12:55
Особняк семьи Ким.
ДонВук в кругу семьи обедал почти молча. Но когда его отец уходит к себе, роняет недовольно:
— ЧжуВон мог бы и остаться на обед, — на его слова ИнХе согласно кивает.
— Он сейчас фактически не член семьи, — указывает на очевидный факт МуРан. ИнХе пригорюнивается.
— Принять приглашение можно и от чужих, а мы ему всё-таки не посторонние.
— Чай мы попили, — МуРан не спорит, только уточняет, — о делах вы поговорили. Не хочешь нам рассказать.
— Нет, мама. Могу только сказать, что дело опять в ней.
ИнХе поджимает губы. Служанки сноровисто убирают посуду и расставляют чайные чашки. МуРан что-то решив про себя, говорит ИнХе:
— Невестка, поухаживай за нами. А вы — свободны.
— Сын, — начинает МуРан, когда служанки удаляются, — если дело в ней, тогда понятно, почему ЧжуВон ушёл. Кому приятно выслушивать плохое про любимую жену?
— Её никто за язык не тянул что-то говорить про чеболей, — бурчит ДонВук.
— Я внимательно посмотрела ту передачу, — опять уточняет МуРан, — она даже слово такого не употребляла: «чеболи». Она говорила про всех бизнесменов и всю страну. Это позже нетизены поняли всё по-своему.