Выхожу один я на рассвете
Шрифт:
– У нас, бать, пацан один радио спаял. В спичечном коробке. Не хило, да?
Это я, значит, вещаю ему про наши школьные новости. Дети ведь обязаны делиться новостями, верно?
Он хлебает суп и задумчиво кивает.
– Мда... Хлеб сегодня какой-то непропеченый. Из какого дерьма его, интересно, делали?
Хлеб меня мало волнует. Съел и забыл, чего о нем толковать? Это в войну о нем можно было говорить часами, в голодуху, а сейчас... Эх, да что там!
– Он, значит, зубы почистит перед сном, под одеяло шмыг, а в ухо наушничек на проводе. И балдеет. У него там две программы: "Маяк" и еще какая-то волна.
Отец, оживляясь, тянет
– Знаешь, куда надо за ним ходить?
– За кем?
– Да за хлебом. На кольцо. Там магазин такой есть - с крылечком, как войдешь - налево хлебный отдел. Его все хвалят. И белый есть, и черный. Почти всегда горячий. Ты завтра после уроков не поленись, слетай...
Вот так, братцы мои! Кто о чем, а вшивый все о том же. Честно скажу, это их поколение свихнулось на жратве. "Хлеб драгоценность нашей земли, режь аккуратно, сопли утри..." И так далее в том же духе. С чем, значит, плохо, то и драгоценность, а еще нас костерят: "Ишь, мол, заелись. Сало им, шалопаям, не нравится!" А я действительно сало терпеть не могу. Нашли, понимаешь, желудочную радость! То есть, в Ленинграде в дни блокады, наверное, срубал бы за милую душу, но у нас ведь не Ленинград, верно? И в овощах я не ковыряюсь, как иные бабули, с кассирами не лаюсь. И хлеб мне по большому счету все равно какой. Беру, что дают, и отваливаю. Другое дело - старики. Им, понимаешь, не все равно. Они за свое прошлое готовы воевать по всем магазинам, по всем очередям. Копаются, выбирают, - это, мол, гнилое, а то несвежее. Сделали, понимаешь, открытие! Они же не вчера родились. Сами строили всю эту систему, чего теперь-то возникать?
Выйдя на балкон, я чмокаю губами. Дворовой пес Грымзя поднимает голову, уловив меня агатовыми глазами, на всякий случай виляет хвостом. Старый прохиндей, волк урбанизированного пространства, он прекрасно знает, что манна с небес сама по себе не сыплется. Тем не менее, в чудеса ему тоже хочется верить. Всякое в жизни бывает. Иной раз и впрямь могут швырнуть кусок колбасного изделия. Но, увы, колбасы у меня нет, и чуда не происходит. Без сомнения презирая меня, пес удаляется со двора. Четвероногий для меня и друг для других.
На соседнем карнизе творится оргия. Черноклювый воробей с полдюжины раз пикирует на встопорщенную воробьиху. В конце концов у него все получается и, отлетев в щель под балконом, он распластывает крылья и теряет сознание. Видимо, от усталости и счастья.
Самое смешное, что из-за стекла на весь этот разгул страстей изумленно смотрит кошка. Она явно в шоке, и состояние у нее близкое к инфаркту.
А далеко-далеко вертлявой рекой вьется дорога. Крохотные, не больше клопиков, по ней перемещаются грузовики и легковушки. Одни едут слева направо, другие наоборот. Жизнь бессмысленно перемешивает людей и технику, и, глядя на этот бестолковый круговорот, я начинаю впадать в прострацию. Грымзя внизу ложится на брюхо и, волоча задние лапы, ползет по асфальту словно раненный боец. Это его собственное "ноу-хау" метод борьбы с насекомыми. Таким образом он успевает проползти метров десять, когда звонок в дверь отрывает меня от раздумий. Пройдя в прихожую, я предусмотрительно приникаю к глазку. По счастью, это всего-навсего Семен.
– Хари, Рама!
– приветствует он.
– Хари, Сема!
– я затаскиваю его на кухню и усаживаю на табурет.
– Давно не виделись.
– Еще бы!
– Он водружает на стол початую поллитровку.
– У Вована, понимаешь, именины. Ты ушел, а я вдруг вспомнил. Третий год паршивцу! Само
Я как заклинание повторяю про себя словесный ребус. Загадочный каламбур, что в состоянии измыслить только бдительная супруга. Одиночество и много-много женщин... Ну, конечно же! Вот она изюминка мира! То, чего нет, но к чему мы всегда стремимся. И правильно говорил Ла Брюйер: все наши беды проистекают от невозможности быть одиноким...
– Вот и пришлось к тебе топать.
– Удрученно подытоживает Семен.
– Какая разница где пировать, верно?
– Так-то оно так, только у меня, Сема, велосипед сперли.
– Тоже отметим. В смысле, значит, помянем. Дорогой был велосипед?
– Дорожный. Со спидометром. Сам скорость показывал.
– Такой действительно жаль...
– Гость глазами указывает на буфет.
– Готовь стаканы и закуску.
– Стаканы есть, а всей закуски - одна краюха.
Семен мнет краюху пальцами, осторожно пробует на зуб.
– Сколько лет этому кирпичу?
– Он пристукивает краюхой по столу. Звук получается гулким.
Укоризненно качая головой, я декламирую:
– Ты другу за шиворот бросил кусок
Хлеба того, что крестьянин испек,
Того, что рабочий привез на коне,
Что Ленин любить приказал нам вдвойне.
– Кого любить-то?
– Что кого?
– Любить, спрашиваю, кого приказал? Коня или рабочего?
– То же мне, поэт-песенник! Ода чему посвящена? Хлебу. Его и любить.
Семен добродушно гогочет.
– Голь бесталанная! Эх, вы! Туда же - сочинять!..
– Сам ты голь!
– Ладно, шучу. Кто-то дерется за время, а кто-то и за материю, - взгляд Семена чуть затуманивается.
– Первые рискуют проиграть все, вторые вообще никогда не выигрывают.
– В чем же тогда вселенская суть?
– А ни в чем. Живем - и хорошо!.. Давай тяпнем, Тема, за моего Вована - молодого и глупого, растущего несмотря на мировые катаклизмы.
Он откупоривает бутылку, и водка журчит, ядом переливаясь в стаканы.
– Стоп!
– Ору я.
– Куда столько? Мы же не алкоголики.
– А что делать, если закуски нет?
– Есть лед. В холодильнике. Целая куча замечательно холодного льда.
– Ты собрался закусывать льдом?
– Зачем? Бросим в стаканы.
– Стоит ли портить продукт?
Я неуверенно пожимаю плечами.
– То-то!
– Семен качает головой.
– Ладно, тащи что ли молоток или долото какое-нибудь.
– Это для чего?
– Как для чего?
– он указывает на краюху.
– Хлеб твой покрошим, сделаем тюрю. Я не пробовал, но говорят, вкусная штука!
– Я, Сем, к стоматологу еще собирался. Зуб вставлять.
– Тем более. Там анестезин вкалывают, а тебе после тюри и анестезин не понадобится. Помнишь спартанского мальчика? Ему еще лисица печень выгрызала, а он стоял геройски и в ус не дул.
– Ну?
– Вот тебе и ну! Думаешь с каких щей он героем стал? Не с щей, а с тюри!
Аргумент убедительный, и я отправляюсь за молотком.
Глава 12 Пертурбации...
Зуб мне действительно вставляют скоро и без особых хлопот. Простенький пластмассовый, зато быстро. Подружка Людмилы объясняет, что это наследство от прошлого клиента. Тот, видите ли, керамику возжелал, а старый протез им подарил. Вот и пригодился зубчик. Бэу, но вполне стерильный, отдраенный стиральным порошком и мылом.