Выхожу один я на рассвете
Шрифт:
Я возвращаюсь в гостиную и вижу, что она уже лежит на кушетке - насупленная, деловая, сосредоточенная.
– Расслабьтесь, больная!
– Шутливо говорю я и извлекаю из упаковки шприц. Заодно изучаю принесенную ампулу. Витамин Бэ-6, болезненный, но полезный. Людочка помешана на медицине. Не вылезает из косметических центров, трижды в год проходит курсы витаминизации. Носик ампулы с хрустом отламывается, я хмурю брови, позволяя шприцу досыта напиться.
– И еще, - произносит Людмила, когда я подступаю к ней во всеоружии.
– Я тут наводила справки, ты, оказывается,
– Да что вы говорите!
– Мне объяснили, что при внутримышечной инъекции шприц надо всаживать по рукоятку. Иначе могут быть абсцессы и нагноения. Ты рисковал моим здоровьем!
Я чуточку хмурюсь. Процедура, которая даже в случае с Людмилой, доставляла мне радостное томление, безнадежно испорчена. Почти равнодушно я задираю на ней юбку, кружевную ткань трусиков сурово сдвигаю в сторону.
– Ты понял, что я сказала?
– Понял, милая, не шуми.
– Значит, с самого начала ты все делал неправильно!
– Так уж и все?
Подковырка до нее не доходит, и она безапелляционно подтверждает:
– Все!
Мне хочется чуточку порычать.
– У тебя что, абсцесс обнаружили?
– Нет, но в поликлинике мне показали, как это следует делать. А ты колешь неправильно.
– Тогда зачем ты пришла сюда?
– Чтобы сказать, как это делают настоящие врачи.
– Значит, говоришь, по рукоятку?
– я сердито растираю по ягодице лужицу тройного одеколона.
– Пожалуйста! Разве я против...
Шприц вонзается в тело Людмилы. Она громко вскрикивает.
– Ты даже не пошлепал ладошкой!
– Зато по рукоятку, как просили.
Сцедив витамин, я выдергиваю шприц и кидаю в коробку с ампулами. Сегодня все и впрямь не по правилам - без шлепков, без ватки, без взаимного удовольствия. А что вы хотите, когда под руку говорят подобные вещи! Я, конечно, не врач, но и дилетантом себя не считаю. В больнице, где я как-то выравнивал помятые одним мужланом ребра, все медсестрички бегали на витаминизацию именно ко мне. По-моему, они признавали, что к уколам у меня несомненный талант. Быстро, точно и приятно. Я и себя колол. Разиков шесть или семь. Исключительно из любви к науке. Поэтому поучения Людочки задели меня за живое.
Какое-то время она продолжает лежать, и я без особого трепета оправляю на ней юбку.
– Все, больная, вставайте.
Она деловито садится.
– Пятнадцать, как всегда?
– Сегодня бесплатно, - объявляю я.
– Справедливо. Сегодня было больно.
– По рукоятку трудно без боли.
– Ты просто не профессионал.
– Я никогда этого не скрывал. Халтурю, как умею.
– К таким вещам нужно иметь допуск!
– Отчего-то раньше тебя это не беспокоило.
– Я просто ничего не знала.
– Зато наверняка знала другое: в больнице за процедуру берут тридцать рублей, а я просил всего пятнадцать.
Она фырчит, как оладушка на сковороде, резко поднимается. Разглядев мой новенький палас, хмурится.
– У тебя стало красиво!
Произносится это как обвинение. Должно быть, палас, пытающийся конкурировать с ее несравненной помадой, действительно тревожит гостью.
–
– А это кто?
– она тычет пальцем в этюдник.
– Та самая?
– Да нет. По телевизору увидел. Наложил кальку, обвел карандашиком, подкрасил.
– Понятно...
– Она несколько расслабляется.
– Ну тогда раз с делом покончено, то я... То я теперь вот еще зачем пришла. Мы ведь с тобой расстались, верно?
Я утвердительно киваю.
– Из-за моего мужа, так?
– Из-за него в том числе.
– Испугался, что побьет?
– Все мы чего-нибудь боимся. Ты, к примеру, боишься ставить себе уколы.
– Хорошо... В прошлый раз ты, кажется, говорил, что согласен ответить на любые мои вопросы.
– Я не отказываюсь.
– Вот и ответь. В какой именно из моментов, в какой день и какой час я перестала тебе нравиться? Когда ты встретил эту индюшку или раньше?
– Это так важно?
– Конечно!
– с вызовом подтверждает она.
– Пригодится на будущее.
– Ты же замужем, дурочка!
– Все равно. Я свободный человек! Как хочу, так и живу!
Что и говорить, Людочка - девочка практичная, и я киваю ей на диван.
– Тогда садись. Правда будет суровой. Ты готова к ней?
Она напряженно стискивает кулачки и кивает.
– Наверное, я плоха в постели, да?
Ей хочется казаться циничной, но таковой она только кажется.
– Садись, - цежу я.
– И слушай...
***
Речь мою вряд ли можно назвать цицероновской, но я действительно готов помочь ближнему. Начав издалека - с идей ветреника Эпикура, я легко качусь под уклон, словесным потоком, точно сливочным маслом, смазывая свой путь. Особенно напираю на супружескую верность, упоминаю нюансы, упрочающие брак. Как знать, если бы с подобными нравоучениями выступали перед собственными дочерьми мамаши, может и обиженных судьбой Людмил было бы на пару порядков меньше. Но ничего подобного этой девоньке в детстве не говорили. Кроме банального, что все мужчины сволочи, что ушки следует держать востро, а, танцуя, прижиматься к мужчине сугубо ладошками. И конечно же, никогда она не дружила с мальчиками, не знала и не понимала их, а на мужа, когда пробил час, вышла точно на охоту, не помышляя ни о взаимности, ни о таком пустячке, как любовь. Бедная несчастная Людмилочка! Злая, ядовитая и яркая, точно обложка "Плейбоя"...
– А почему у тебя часы на потолке?
– Неожиданно прерывает она меня. Мои сентенции ей неинтересны, а вот часы вызывают явное подозрение.
– Часы?
– Я поднимаю голову, разглядывая свои куранты. А ты не догадываешься?
Людмила краснеет.
– Какой же ты пошляк!
– Кулачки ее стискиваются еще крепче.
– Глупая! Я тебе десять раз объяснял про Агафона. Сбросить что-нибудь со стены - ему что пылинку сдуть, а на потолок он забираться не любит. Кроме того, я занимаюсь йогой. Всякие там стойки, мостики и прочие позиции, когда голова преимущественно внизу. А время я знать просто обязан, чтобы не перестоять лишнего. Вот потому на потолке. Так удобнее.