Выпитое солнце
Шрифт:
– А что он в Петербурге делал? – напомнила Октябрина и даже подалась вперед. Арсений разъяренным цербером охранял свое прошлое – цербер чаще спал, но бдел. Кусочки правды, которые Октябрина хранила в сердце бережнее, чем свое прошлое, были слишком ценны, чтобы отказываться получить их хотя бы из чужих уст.
– Да у него ж брат хотел рок-звездой быть. Все о «Сайгоне» думал, о «Тамтаме», но умер до того, как смог хотя бы раз туда съездить… – Боря стих. Казалось, он сам испугался своих слов, опечалился, что произнес их вслух, но вскоре понял, что сказанного назад уже не забрать. – А Арсений его же любит. Как ему не поехать, не исполнить мечты брата? Ну так он поехал, везде там был. Там, конечно, ничего уже нет почти из того, что брат его слышал
Вдруг из подъезда, у которого и стояла машина, вышел Арсений. Он держал под правой подмышкой бутылку воды, повернулся и левой рукой помахал кому-то в окна. Октябрина подняла голову, зажмурилась, приложила козырьком ладонь к бровям и увидела, что с балкона на четвертом этаже, за горшками с бархатцами, на фоне сохнувших вещей, на них – и на нее – смотрели пожилые люди. Женщина в чем-то желтом, то ли халате, то ли домашнем платье, открыла окно и громко сказала:
– Арсений, ты только не гони! Сейчас на дорогах не спокойно! У тебя вон, две женщины в машине, головой за них отвечаешь. И за Бориса!
– Мам, я помню, – отозвался Арсений и подошел к Октябрине.
Октябрина зарделась. Вот такое оно – знакомство с родителями? От этой мысли Октябрина покраснела еще больше. Родители, наверное, и не знали, кто она такая.
– Хорошей вам дороги! – сказала мама Арсения и обернулась к почти лысому мужчине позади нее. – Саш, ну ты-то сыну хоть скажи что-то!
Отец Арсения протиснулся к окну, высунулся так, что локтями залез в бархатцы («Да куда ж ты полез, я их только прополола!») и помахал сыну.
– Не лихачь, – заключил отец Арсения и отошел от окна. Мать Арсения продолжила ругаться на мужа уже в зале, их слышно даже на улице.
Арсений усмехнулся, повернулся к Октябрине и всучил ей бутылку в руки.
– Немногословный, бывший военный, – сказал Арсений и прошествовал к водительскому сидению. – Вы все положили?
Боря глядел на родителей Арсения и улыбался. Октябрина невольно подумала, что он годится в отцы Арсению. Может, даже больше воспитал его, чем отец, хотя так, с тридцати секунд знакомства сложно понять, насколько у Арсения хорошие родители.
– Если Октябрина не вытащит из кармана еще один чемодан, то мы готовы, – сказал Боря.
Арсений обернулся и ухмыльнулся так, что Боря быстро начал извиняться.
– Я ж шучу!
Арсений закивал, но странная ухмылка, словно он понимал все, что творилось в голове Бори лучше, чем сам Боря, не пропала.
– Тогда садимся? Октябрин, тебе не страшно на переднем ездить?
– Мне? На переднем?
– Боря обычно засыпает и храпит, – поспешил добавить Арсений и усмехнулся. – Полин, ты не против поехать с Борей?
– Если будет громко храпеть, я пихну его в бок локтем. – Улыбнулась Полина и села за Арсением. Боря так и занял то место, которое выбрал до того, как Октябрина пришла.
Девушке ничего не оставалось кроме как выбрать оставшееся место. Впрочем, это ее ничуть не расстроило. Ехать на ровне с Арсением было приятнее, чем позади него.
Примечания:
«Кино», «Поп-механика», «Алиса», «Аквариум» – петербургские легендарные рок-группы.
«Сайгон» – неофициальное название «легендарного» кафе в Ленинграде при ресторане «Москва», место обитания «героев андеграунда», «непризнанной» и «гонимой» в позднесоветские
Ленинградский рок-клуб или ЛенРокКлуб – советская общественная и концертная организация, созданная 7 марта 1981 года в Ленинграде и просуществовавшая до начала 1990-х годов. Ленинградский рок-клуб, располагавшийся по адресу ул. Рубинштейна, дом 13.
«TaMtAm»(также пишется как Tamtam, tam-tam или Тамтам) – бывший рок-клуб, специализировавшийся в основном на панк-роке и существовавший по 1996 год в Санкт-Петербурге. До 1994 года единственный рок-клуб западного образца.
Глава 15
Арсений ехал без навигатора, изредка только спрашивал у Бори, туда ли поворачивать. На дороге было столько указателей с названиями городов, что Октябрина быстро забыла, в какой именно населенный пункт им нужно доехать. Это то ли село, то ли деревня, но Октябрина все равно не помнила уже, чем они отличаются.
За окном мелькали зеленые, дикие или засеянные картошкой, желтые, пшеницей или овсом, и коричневые – недавно распаханные поля. Деревья собирались в группы и огибали поля лабиринтами или одиноко, по одному или два, стояли в середине поля так, словно их бросили друзья на вечеринке и они не очень знали, куда податься теперь. За окном оставались пруды, у которых Октябрина даже на большой скорости могла рассмотреть рыбачивших мужчин, и реки, многих, к сожалению, было не увидеть из-за лесов, обступивших их непроходимой крепостью. Но больше всего Октябрина удивлялась деревням. Деревянные старые домики с покосившимися заборчиками, лавочками у калиток и зарослями рапса соседствовали с огромными двухэтажными коттеджами за железными заборами, иномарками у въезда и асфальтированными дорожками к гаражам. Дома мелькали перед глазами, но даже на скорости под сто километров в час Октябрина старалась посмотреть на деревянные домики как можно дольше. Казалось, в заброшенных двориках, в дырявых тазах и прохудившейся крыше, в комнатах, в которых навсегда похороненными остались чужие жизни: фотографии, мебель, одежда, книги, игрушки, осталось что-то и от нее.
В чужих окошках Октябрина, казалось, видела своего дедушку – последнее напоминание о спокойной и счастливой детской жизни. Что вот-вот он, накинув на плечики старый теплый подшитый пиджачок, засунув ноги в теплые тапки, поглядит в окно, помашет обожженными временем руками, на которых маленькими солнцами темнели пигментные пятна, и выйдет на деревянное скрипучее крыльцо. Что он весело улыбнется, пригласит в дом на чай с сушками и ягодами, которые собирал в саду, и уверит, что Октябрина может оставаться у него хоть на все лето, ему совсем не в тягость, только в радость ее компания. В деревне, оставшейся на границе миров реального и воображаемого, прошлого, его зеленый деревянный дом все еще стоял, а вокруг простирался весь мир маленькой Октябрины. Пруд, в котором училась плавать, лес, где с друзьями детства играла в лесных зверей, щебеночная дорога, по которой училась кататься на велосипеде. И рядом всегда его голос – мягкий, тихий, но не такой, как у Галины Георгиевны – в нем не было извиняющейся нотки, он, казалось, никогда не считал, что занимал в мире слишком много места. Может, потому что мир перед ним был больше.
– Я тоже люблю на дома смотреть, – сказал вдруг Арсений и вырвал Октябрину из болезненных, но отрезвляющих воспоминаний.
Радио тихо проигрывало музыку с диска, который с собой принесла Полина. На зеркале заднего вида болталась фигурка гуся на ниточке. На заднем сидении Полина слушала музыку в наушниках и с кем-то переписывалась, а Боря тихонько посапывал, пока еще не начал храпеть в полную силу. Арсений смотрел прямо, не отрывал взгляда от уходившей в горизонт лесов трассы.
– Просто так странно, – ответила Октябрина, снова невольно зацепившись взглядом за большой голубой деревянный дом, – в этих домах же кто-то раньше жил, а сейчас никого. Людей нет, дома стоят… Глупо звучит.