Выпускной. В плену боли
Шрифт:
Мы валимся в пропасть, целуемся, как безумные. Обмениваемся слюной, играем языками, губами. Господи, это так…. Влажно, грязно, дико. Как животные во время брачного периода, без морали, с одной конкретной целью.
Руки Демьяна уже на моей заднице, уже сжимают крепко, достигая полоски трусов, забираются под неё, заполняя тугую влажность пальцем.
Я выгибаюсь со стоном, чувствую, как нежную кожу холодит пряжка ремня, открываю на мгновение глаза, когда Демьян сползает ниже, когда прикусывает кожу на шее, добирается до груди. И запрокидываю голову
Задыхаюсь паникой, смотрю прямо в своё отражение, прямо в экран телевизора, на котором слишком ярко видны мои тёмные, горящие порочным стыдом, глаза.
Как животные. Целовались. Ещё немного и можно было бы наблюдать запланированное совокупление.
Резко, порывисто стаскиваю с себя Демьяна, который тут же валится с кровати.
Встряхивается, смотрит на меня как, на дуру.
— В чём дело?
— Ты специально это сделал? Подкараулил после сна и сразу решил получить заслуженную награду?! Извращенец! Не приближайся ко мне!
— Я помочь хотел, дура! Ты орала, как резанная!
— Себе помоги, руки тебе на что. Подрочи, если невтерпёж куда-нибудь отросток свой засунуть!
— Да пошла ты нахуй! Хоть подыхай, я больше помогать не стану!
— Лучше умереть, чем трахаться у всех на виду.
— Тут никого нет! И ты сама меня обнимала и целовала!
— Я думала, сплю! — малодушничаю, на что он громко фыркает, очевидно не веря моим словам.
— У тебя уже глюки. Иди поешь.
— Сам поешь и ко мне больше не приближайся. И готовить я для тебя больше не буду!
— Будешь, ты же не хочешь, чтобы я тебя трахнул, верно? Или хочешь…
— Да пошёл ты! — возвращаюсь в своё кресло, отворачиваясь, не слушая ворчания, только лишь надеясь, что Демьян не пойдёт на насилие. Он не пойдёт… ОН не станет. Но кашу ему всё равно варю. От запаха у самой сводит желудок. Но помогает напиться воды. Помогло бы и заснуть, но теперь я боюсь, что Демьян легко этим воспользуется.
Спустя пару часов отчаянной боли в желудке и молчания раздаётся стук. Мы оба резко поворачиваем головы… Демьян тут же идёт получать новое послание, а может быть, порцию каши, которой больше не осталось.
Записка… По телу мороз. Я обнимаю себя, наблюдая, как он открывает и вчитывается.
— Что там?
— На, читай, — передаёт он мне и идёт к крану. Открывает, а оттуда лишь пара капель льётся.
Поворачиваю голову к записке и задыхаюсь.
«Без еды можно продержаться довольно долго, Ася, а без воды?»
Я сама бросаюсь к крану, но там пусто.
— Ты сказал, что если бы он хотел убить нас, то уже убил…
— Зачем ему убивать нас так быстро…. Ты разве не поняла, Чебрец? Мы насекомые в банке, и он очень долго будет смотреть, как мы дрыгаем лапками. Без еды. Без воды. Без воздуха. Ну что, ещё поиграешь в недотрогу или начнём представление?
Глава 24. Демьян Одинцов
— Знаешь, у нас в бачке унитаза
Она всё это говорит с такой уверенностью, с таким энтузиазмом, что хочется улыбнуться. Снисходительно. Как ребёнку, который не спит всю ночь и ждёт Деда Мороза.
— Кстати, бумагу тоже можно есть, — говорит она, но к книгам идти пока не торопится. Ставит воду в грязной кастрюле на стойку, черпает ложкой и пьёт. – Смотри, почти суп.
И кто ещё из нас сходит с ума? Но я не трогаю её, может, и правда отец уже на подходе. Уже рядом. Уже ходит по лесу и зовёт меня. То, что мы где-то глубоко в чаще, сомнений нет. И найти нас можно только с камерами ночного видения. Да и то, в том случае если сверху пол не накрыт чем-то тепло отталкивающим, вроде пенки или обыкновенного камыша, которых на наших болотах достаточно. И что тогда? Как долго мы здесь пробудем? Как долго уроду, который наблюдает, будет не скучно смотреть за нашими разговорами?
Ася вырвала из рандомной книги листы. Потом разложила их на столе.
— Хочешь? Я буду делать оригами.
Я сажусь рядом. Я долбанный извращенец, но я смирился с тем, что нам придётся потрахаться и следовать фантазиям маньяка. Если мы, конечно, хотим выжить.
— Ася, — беру лист, ловко делаю журавля. Это всё, что я умею, в отличие от Аси, она уже делает крокодила. – Ты жить хочешь?
— Я хочу жить и не стыдиться потом каждый свой день, не думать о том, что уже завтра все будут видеть мою голую задницу, понял? Так что отвали. Я сыта и довольна. А ты иди, подрочи на камеру, утешь ваши обоюдные фантазии, — кидает в меня кубик из бумаги. Злит. Бесит. Тем, что считает себя умнее и чище, тем, что думает, что не случится ничего.
Стыдно ей. Понятное дело. Но это сейчас, пока мы ещё способны разумно рассуждать. А что будет через день, через неделю? Что будет, если нас не найдут, и скоро мы превратимся в двух животных, готовых сожрать друг друга, только лишь бы насытиться?
Я встаю из-за стола, чтобы нависнуть тенью над своей сокамерницей. Она дёргает руками сильнее, всё быстрее собирая из бумаги фигурки. Жираф. Лягушка. Паук. Бабочка…. Всё быстрее и быстрее, словно нервничает, словно боится. А я впитываю её страх, он буквально обволакивает меня дымом, отравляет кровь ядом. С таким простым названием «Похоть».
Накрываю её плечи, не давая даже дёрнуться. Она напрягается всем телом, хочет встать, но я лишь давлю сильнее.
— Через пару дней, Ася, когда твой мозг потечёт от нехватки углеводов, а твоё сознание помутится от нехватки воды, ты сама набросишься на мой член, чтобы хотя бы оттуда вытянуть несколько капель белка, — рычу, а потом наклоняюсь к уху, чтобы прошептать. – Зато, если будешь активно сопротивляться, можно будет сказать, что я тебя изнасиловал.
Ослабляю хватку, чувствую, как от предвкушения во рту скапливается слюна.