Вырастая из детства

Романушко Мария Сергеевна

– Лена, не беги!… – кричит мама. – Упадёшь!

И тут я зацепляюсь ногой за одну из этих железных петель и – долго… долго лечу над плитами… Как птица! А потом – шмяк!…

И – долго… долго еду по этим твёрдым, пыльным, скребущим плитам голыми коленками, голым животом, голыми локтями и даже лбом и носом…

…Когда мама принесла меня домой и положила на кровать, они с бабушкой обе зарыдали надо мной.

– Боже ж мой! Живого места на ребёнке не осталось! – плакала бабушка.

– Господи! Ну, зачем, зачем ты бежала? Я же тебе кричала: не беги! – плакала мама.

Живое место на мне было только со спины. А спереди… Я ведь гуляла в одних

трусиках и босиком, мы все так гуляли во дворе – в таком пляжном виде: на берегу степи – как на морском берегу. Жарко ведь!

А приложилась я на эти плиты хорошо – как будто железная тёрка по мне прошлась, счистив нежную детскую кожу – от лба до пальцев на ногах…

– Боже мой, и что же нам с ней делать? – причитала бабушка. – Это же надо как-то обработать теперь…

Она принесла баночку с зелёнкой. И – началась экзекуция… Невозможно сказать, сколько она длилась. Я плакала, стонала, скрежетала зубами, умоляла оставить меня в покое. Я уверяла их, что и так заживёт. Но… Мама сходила к тёте Вале и попросила у неё дополнительную баночку с зелёнкой, когда эта кончилась.

– Терпи! – говорила бабушка. – Терпи, деточка. Это ведь надо всё обеззаразить.

И они неумолимо замазывали меня зелёнкой – сверху донизу, сантиметр за сантиметром… Бабушка мазнёт, а мама дует, дует на это место… Почему-то казалось, что так – легче. Зелёнка нестерпимо жгла – как огонь, а мамины прохладные дуновения хотя бы чуть-чуть уменьшали эту пытку. Хотя бы чуть-чуть…

…Когда обработка тяжело раненого завершилось, то можно было бы посмеяться, если бы не так больно. Я была зелена, как лягушка, или как кузнечик из нашей степи. Бабушка так и сказала: «Лягушонок ты наш». А мама всё никак не могла успокоиться:

– Ну, зачем, зачем ты бежала?!

* * *

С того лета прошло много лет… Но порой кажется, что кожа на мне так и не наросла. И я часто слышу в свой адрес: «Разве можно так жить – без кожи?»

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ И ПЕРВАЯ ЛОЖЬ

Через несколько дней мне исполняется пять лет.

Мой приятель Володя из соседней квартиры сказал по секрету, что мама купила мне в подарок сервант для кукол. Он подслушал, как моя мама говорила об этом его маме. И вот он мне выдал мамин секрет. Я очень обрадовалась. Несколько дней провела в сладком ожидании… Я думала: сервант – это набор посуды для моих кукол. Я перепутала два похожих слова: сервант и сервиз. Я уже размечталась, как буду кормить своих кукол из новых тарелочек и чашечек…

И вот настал долгожданный день рождения. И оказалось, что сервант – это вовсе не сервиз. Сервант – это всего-навсего маленький скучный шкафчик. Я подумала, что новенькая посуда, наверное, прячется внутри шкафчика. Но внутри шкафчика было пусто…

Разочарование моё было очень велико. Я чуть не заплакала от огорчения. Но скрепилась.

– Ты рада? – спрашивает мама. – Тебе нравится?

– Да, очень! – говорю я. И целую её.

Я старательно изображаю радость от подарка. Первый раз я веду себя не искренне. Мне неприятно, что я вроде как обманываю маму. Я никогда ещё никого не обманывала. Я чувствую, что внутри меня будто кто-то грызёт…

Это были угрызения совести, которые я впервые испытала в день своего рождения, когда мне исполнилось пять лет.

Но зато отец подарил мне

настольную игру – электровикторину. Там зажигалась лампочка, если правильно угадаешь ответ. Это было так волшебно!… У меня такой замечательной игры ещё не было. И соседка тётя Валя с Володей подарили мне настольную игру – растительное лото. Я была счастлива.

Но неприятное ощущение от неискренности, которая обернулась первой ложью, долго скреблось во мне. Первый раз в жизни я солгала и с горечью осознала это. Я поняла, что лгать мне неприятно. Для меня это было не органично. Но сказать правду было выше моих сил – ведь, сказав правду, я бы огорчила маму, расстроила бы её.

Первый раз в жизни я оказалась перед таким трудным выбором: сказать неправду – или сделать больно близкому человеку.

Я выбрала первое. И, таким образом, сделала больно себе.

ПРО КИНЮ

Я притащила со стройки маленького искалеченного котёнка. Он был чуть жив: весь в крови, ноги его не держали. Задние лапки были перебиты.

Мама с бабушкой его стали тут же отмывать и лечить. Охали: и кто ж так поиздевался над бедным существом? Казалось – что котёнка били камнями, били – но не добили. Не может быть, чтобы это было дело рук зэков, говорила мама. Скорее всего – мальчишки из соседнего двора. Они тоже шастали на эту стройку. Они измывались над сусликами, так почему и над беззащитным котёнком не поиздеваться?

Котёнок этот так и остался у нас. Это была кошечка. Серенькая, с белым пятнышком на мордочке и с белым пузиком. Я её назвала Киней.

Мы долго её выхаживали, кормили из пипетки молоком, смазывали её раны – она терпела, даже не царапалась. И мы так привязались к нашей Кине, что когда она окрепла и стала шустро бегать по квартире, припадая на задние лапки, ни у кого и в мыслях не было отправить её обратно – в страшный и жестокий мир, где её чуть не убили…

Я любила Киню без памяти. Это была моя первая в жизни кошка. Ни соседская, ни дворовая – а моя! Ни одну кошку потом я так не любила. Ласковая, преданная, благодарная за то, что мы спасли ей жизнь. Да, она отлучалась изредка на прогулку, но далеко от дома не отходила. Во дворе была всё время настороже. Не могла забыть своё страшное детство и людям не доверяла. Никому, кроме нас.

Я любила таскать её на руках, она была такая тёплая и нежная, и так волшебно мурлыкала мне на ухо свои чудесные песенки… Она была мне как сестра. Или как ребёнок. Я бы жизнь за неё отдала, не задумываясь.

* * *

А однажды Киня притащила мышонка. Она с гордостью продемонстрировала его нам: вот, глядите, я уже взрослая, самостоятельная кошка, могу прокормить и себя, и вас!

Мама тут же отобрала у неё мышонка. Он был ещё жив, но на шее была большая рана от Кининых зубок. И тут начались наши страдания над мышонком…

Мы с мамой уложили его в коробочку с ватой, смазали его зелёнкой, пытались накормить из пипетки молоком. Капали ему молоко в микроскопический ротик. Мышонок был ещё совсем маленький. Он прожил сутки, а потом умер. Мы с мамой его горько оплакали и похоронили в степи…

– Киня, умоляю! Не делай так больше никогда! – сказала я кошке, глядя в её умные, круглые, серо-зелёные глаза.

И она так больше не делала. Никогда.

СТРОЙКА РЯДОМ С ДОМОМ