Вырванные из реальности. Часть 1

Ферима Р.

Наутро Кардаху нашли в подвале, еле живого от «клея». В кратчайшие сроки было проведено следствие, никто и не попытался узнать настоящий мотив преступления. По мнению милиции, все было предельно просто – мальчик хотел купить наркотики, для этого он ограбил и убил. Уже «убийцей» он попал в тюрьму. В ее стенах есть такие вещи, которые никогда не запрещают. И одна из них – Библия. Это та самая книга, которую он любил и свято верил всему, что было в ней написано. Кардаха снова стал читать ее, сопоставляя дни его службы в храме с последними событиями своей жизни. Он сам не мог поверить в то, что нарушил главные заповеди, которые когда-то были для него священными. Раскаявшись в содеянном, он снова не увидел рядом никого, кто мог бы поддержать его и уберечь от беды. Чувство вины оказалось гораздо сильнее, чем желание жить.

Его не стало однажды ночью. Сокамерники нашли его повешенным. Не найдя выхода, Кардаха сам совершил над собой суд, положив

конец всей этой истории. Но на самом деле, эта история началась не с него и закончилась не им. Таких искалеченных сиротских судеб – тысячи, а мы не замечаем их. По статистике, в современной России, Белоруссии и Украине более 70 % ребят – выходцев из интернатов, становятся преступниками. 60 % девочек попадают на улицу и начинают торговать собой, чтобы выжить. А каждый десятый ребенок, как и в нашей истории, заканчивает жизнь самоубийством. Я хочу, чтобы общество знало, через что проходят эти несчастные дети. Мы должны задуматься о том, что можно сделать для обездоленных и брошенных. Мне хочется, чтобы общество знало, что у этого парня было имя: Кардашин Юра, и что он – не безликое существо, какими люди привыкли считать ДЕТДОМОВЦЕВ.

ВЕРА

Последнюю субботу каждого месяца у ворот интерната появлялась женщина, завидев которую детдомовские малыши начинали кричать: «Приехала мама Веры Ваниной!». Это была высокая статная женщина с темной кожей и худощавым лицом, с несколько удлиненным носом, всегда одетая сдержанно и опрятно. Сама Вера Ванина была точной копией своей матери, из-за чего часто страдала, выслушивая разные издевательства со стороны одноклассников. Как по мне, она просто была не такой, как все. У Веры, в точности как у ее мамы, были темно-каштановые волосы, которые они обе носили заплетенными в косу. Мама Веры была неизменно вежлива и, здороваясь, говорила нам: «Здравствуйте, дети!». Приветствие для взрослых ограничивалось уважительным «Здравствуйте!», которое сопровождалось небольшим поклоном головы – точь-в-точь, как в фильмах про дворян. Дети, увидев эту женщину, начинали ехидно хихикать, тыча пальцами ей вслед. Она же продолжала идти к главному входу, не замечая этих насмешек, словно они не имели к ней никакого отношения.

Я никак не мог понять, чем она отличалась от всех тех матерей, которые навещали в интернате своих брошенных детей! Каждый раз, когда мама Веры приезжала в интернат, она несла в красной тряпичной сумке четыре килограммовые пачки соли. Да-да, той самой обыкновенной, «артемовской» соли, и кроме нее – ничего. Несла она эту соль всегда, словно в последний раз, стараясь не подавать виду, что ей тяжело, и каждую последнюю субботу месяца она заставляла хохотать взрослых и детей. При том, что никогда не отвечала на издевки и грубость, словно двигалась и жила в другом мире. Она никогда не приносила продукты или сладости, которых так ждали от мам другие дети. Однако Вера, узнав, что мама приехала, бросала все и стремглав неслась к ней навстречу. Вера бежала так стремительно, что ее глаза наливались слезами, и казалось, будто сам ветер несет ее на встречу с матерью. Выбежав на улицу, где всегда было много детей и преподавателей, Вера подбегала к матери и резко, опустив голову, останавливалась в метре от нее. Мать делала шаг навстречу дочери, нежно обнимала и целовала ее лоб. Вместе они садились на скамейку и разговаривали.

«Как же они похожи!» – думал я, наблюдая за ними. И как сильно именно эта мама не была похожа на других матерей! Руки матери не переставали гладить голову своей дочери. Тихо разговаривая, так, что даже в паре метров от них, из-за шума играющих детей, ничего нельзя было услышать, мама расплетала косу девочки и заплетала ее вновь. Конечно же, говорили они об учебе Веры и о ее поведении. Училась Вера неважно, а вот поведение ее было безупречным. Она никогда не была замечена в каких-либо нарушениях правил и негласных законов интерната. Узнав, что к Вере приехала мама, наш воспитатель Нина Фоминична, всегда выходила во двор и подходила к ним. Скорее всего, воспитателей во время посещений волновали не столько дети, сколько то, в каком состоянии находятся их родители. Мама Веры засыпала воспитательницу вопросами о том, как ведет себя и как учится ее дочь. Нина Фоминична, убедившись в очередной раз, что мама Веры не похожа на других родителей, разворачивалась и уходила со спокойной душой, повторив, какая Вера прилежная и послушная ученица. Но мама Веры, негромко окрикивала ее, вспомнив про «передачу», выгружала из сумки четыре пачки артемовской соли, которую Нина Фоминична отдавала нам, ребятам, с просьбой отнести все в столовую поварам. И именно эта соль, почему-то, смешила всех, без исключения, детей и воспитателей в интернате.

Маму Веры все считали сумасшедшей, и теперь уже очевидно,

что доля правды в этом была. Но разве дело было в соли или смехе детей с учителями? Только повзрослев, я стал понимать, чем же мама Веры так сильно отличалась от остальных родителей, приезжавших к детям в школу-интернат.

Чаще всего эти родительские визиты проходили по одному сценарию. У ворот интерната появляется грязная, запущенная женщина, которая едва стоит на ногах. Идя по аллее к главному входу, она буквально «заводит» всех интернатовских собак, гавкая и хватая посетительницу за одежду, эта свора наших любимых псов, как будто, силится разорвать ее на несколько кусков, чувствуя, какое зло попало на территорию детдома. В руке она несет грязный пакет с протёртым рисунком. Зачастую, это происходит на Пасху, и в этом, повидавшем многое, пакете валяются обломки куличей, измятые яйца и множество конфет, которые все утро собирались на кладбище. Дно пакета покрыто осыпавшейся глазурью, которая тянется следом, высыпаясь из дыры, ненадолго отвлекая вечно голодных собак. Сын бежит к ней навстречу, крича, что к нему приехала мама, обнимает, берет за руку, не сводя глаз с содержимого пакета. Следом идет воспитатель, который, видя перед собой женщину в состоянии опьянения, пытается убедить ее, что нельзя при детях появляться в таком виде. Не забывает воспитатель сказать и о том дурном примере, который женщина подает своему ребенку. А остальные дети, которые, увы, давно привыкли к таким картинам, даже не обращают внимания на происходящее. И тут происходит самое страшное – ребенок, словно тигр, начинает буквально рычать на воспитателя. Парадоксально, но тот, кто учит, заботится, бережет, становится ненавистным врагом в присутствии той, которая бросила его, обрекая на жизнь в боли и мучениях. Он любит мать и плачет о ней. Так было и будет, независимо от того, какая это мать, даже если она убивает ребенка своей «любовью».

Что значит мать для ребенка? Это все! И так много лет подряд: Пасха, разбитые яйца, изломанные куличи и осыпающаяся, рвущая душу глазурь. У отцов же, только менялась степень небритости и опьянения, да еще, пожалуй, пасхальные яйца меняли свою окраску.

С каждым годом все было хуже и хуже. Пока мальчишка ел, распихивая остатки по карманам, его отец, убедившись, что неподалеку никого нет, доставал початую бутылку водки и делал большой глоток, занюхивая волосами сына. Это же происходило и с матерями, единственное отличие было в том, что они постоянно плакали. Такой себе отработанный сценарий.

Мама Веры Ваниной была полной противоположностью всем тем родителям, которые появлялись у порога интерната. Я так и не научился отличать хорошую мать от плохой из-за лютой ненависти к ним. Но чем больше я смотрел на эту женщину, тем больше ненависть моя перерастала в жалость. А сейчас, когда мне встретились достойные люди, я живу надеждой, что мамы, которые до сих пор бросают своих детей, обрекая их на боль и страдания, опомнятся. По крайней мере, очень хочется верить в это! Я не называл тогда «мамой» ни одного учителя или воспитателя в детдоме, а потом и в интернате, хотя многие из них этого заслуживали. Только спустя много лет я назвал мамой своего воспитателя и гордился, что окончил школу, в которой были такие достойные преподаватели. И всегда гордился и горжусь, что обо мне заботились мои родные воспитатели. Они заменили мне и сотням других ребятишек самых близких людей. А что в это время делали наши матери и отцы – все прекрасно знают. Из года в год все повторялось, но все ребята истово любили тех, кто плевал на них. Каждому детдомовцу думалось и хотелось доказать остальным, что именно его родители особенные и не похожи на других.

Иногда эти истории выходили за пределы реальности. Например, Сема Моисеев, который учился в параллельном классе, рассказывал, что его отец был на войне, воевал, а сам Сема, сидя на широких отцовых плечах, бросал в немцев помидорами. И нужно было видеть, как горели его глаза, когда он пытался доказать правдивость рассказанных событий, такое чувство, что это все было смыслом его жизни. А вот мой одноклассник Сережа, вообще не знал своего отца, но доказывал нам, что папа был знаменитым милиционером, поймавшим множество бандитов. Горькая правда была в том, что отец Сергея был зеком, и к достижению Сергеем десятилетнего возраста, его отец имел за плечами восемнадцать лет «отсидки». Думаю, он и до сих пор где-то отбывает заключение. Сын пошел по его стопам, и как разрубить этот гордиев узел, непонятно.

Лично я просто яростно ненавидел всех своих родных, считая их тварями и падалью, что, впрочем, было недалеко от правды. Меня раздражало все, что было связано с родителями. Однажды на медосмотре, просматривая свои документы, я заглянул в бумаги к своему другу и увидел, что его мать была лишена родительских прав за пьянство и содержание притона, из которого и забрали Романа. А ведь еще вчера перед сном он со слезами на глазах рассказывал, что его мать лучшая на свете, не пьет, а работает на шоколадной фабрике, а если я не буду ему верить, он никогда не поделится со мной вкусным шоколадом.