Выше головы! (CИ)

Джонс Расселл Д.

Она не ответила.

— А ТФ? Ссылка? Преступление? Зачем это всё было? Какой в этом смысл?!

— Позволь я расскажу, — мягко попросила она.

Я кивнул, сделал приглашающий жест — мол, пожалуйста! Как будто это что-то изменит!

— Это случилось через несколько дней после того, как… как случился перелом. У тебя. После того разговора с тобой, когда ты поступил так, как мы очень надеялись, что ты поступишь. Вне правил. Вне строгой логики. Как человек… Генрих Нортонсон тогда убыл на планету. Было не очень просто принять это… Знаю, что я виновата. Я не должна была использовать его, но я тогда не думала об этом, а когда поняла, было уже поздно.

Она вздохнула.

— Я была у себя — это было уже вечером, после ужина. Ко мне пришла камрад

Бос, та журналистка. Мы знали, что это она передала тебе идею с заговором. Почти с самого начала знали, но это очень хорошо, что ты не выдал её! Такие вещи не вытаскивают на поверхность. Она всё поняла, поняла, что ничего у неё не выйдет. Видимо, рассчитывала на тебя, но не вышло. И она испугалась, что эта идея повредит ей. Поэтому она пришла ко мне и дала понять, что это не всё. Она говорила, что ей есть, что расследовать, и она знает, что я что-то скрываю. И она много говорила о тебе, о том, что значит твоё присутствие, какую роль ты играешь. Звучало это так, как будто она каким-то образом выяснила о… о той поправке. И даже знает о содержании того сообщения — о приказе из Центра. И само главное, ей известно, что я скрываю это от тебя.

Кетаки сделала паузу, а я вдруг понял, на что она намекает. Я был её слабым местом! Кто мне об этом говорил? Прайс? Я стал её слабым местом, и она потеряла свою неуязвимость. Очень плохо для человека на таком посту! Очень неудобно!

— Беда в том, что она могла это знать, — продолжила Глава Станции. — От камрада Аямэ, как минимум. И она выглядела очень уверенно!.. В общем, она меня обыграла, сама того не понимая. Я поддалась, я поверила. Я решила, что ей известно и о поправке, и о твоих… о том, что случилось. Если бы она была просто активисткой, я бы придумала, как не допустить вашей встречи или настроила бы тебя против неё. Но она журналистка. Она могла превратить этот материал в передачу. Она могла сделать из этого своё шоу. И я запаниковала. Глупо, да? Вильма предупреждала меня, что ничем хорошим это не кончится! Но я решила закрывать от тебя эту информацию столько, сколько возможно. И ТФ был лучшим решением. Там свои правила. Совсем другой доступ. Там Рейнер. О, Рейнер! Чего бы ты не совершил, Рейнер не даст тебя в обиду!

«Не было никаких подозрений», — понял я, когда услышал, с какой теплотой она отзывается о координирующём директоре Проекта Терраформирования, который в пятый раз избирался на свою должность, невзирая на все сложности своего знаменитого взрывного характера.

Не было никаких «странностей» в отчётах Пятого Отдела. Это всё выдумки, чтобы отвлечь меня. Ещё одна ложь, чтобы спрятать от меня правду.

— Я не могла просто отправить тебя на планету. Может быть, в начале это бы сработало, но не теперь. Ты… Ты очень быстро растёшь. Теперь тебя нельзя просто заставить! Или выслать без объяснений. Если не дать тебе достоверного повода, ты начнёшь задумываться. Страшный недостаток, верно? Вдобавок, чтобы поддерживать тебя, нужно было сделать тебя чужим, чтобы никто ничего не заподозрил такую поддержку. И знаешь, я совсем не боялась оставлять тебя одного, потому что у тебя очень много сторонников. Знал бы ты, как они реагировали на твой перевод в Западный сектор! А преступление было неплохой идеей. Поправка позволила бы убрать тебя со станции, а у меня появилось бы время разобраться со всеми, кто мог тебе навредить…

В этом страстном слепом желании «защитить и оградить» она чудовищным образом напоминала покойного Ирвина Прайса. Он тоже поставил себе задачу, и выполнял её, невзирая на обстоятельства. И не важно было, просили его о защите или нет — он делал это в первую очередь для себя, чем для того, кого защищал.

— А потом я узнала, что ошиблась. В субботу, когда ты… На сколько мы разминулись? На полчаса? Мы с Вильмой были в Западном, и я выяснила, что камрад Аямэ не разглашала ту информацию. Она сама призналась. Не мне, но не в том суть. Бос блефовала. А я купилась! И Вильма потребовала от меня, чтобы я всё это прекратила. Эксперимент с преступлением и всё остальное.

Я собиралась рассказать тебе. Не сразу, но в самое ближайшее время. Раньше, чем планировала в самом начале. Но ещё нужно было решить ваш конфликт с Ирвином, и это отвлекло. А потом он… Как глупо! Зачем он… Я не могла признаться сразу, в середине всех этих событий. Решила подождать, когда всё утихнет. Видишь — не успела.

Она замолчала, и стало так тихо, что я услышал, как в вентиляции перегоняется воздух, и где-то на грани слышимости попискивает КТРД.

— Всё?

— Всё, — кивнула она и оставила голову опущенной, как будто ожидала приговора.

— Интересно, по какой бы статье это прошло? — прищурился я. — Подделка информации? Или мошенничество? Вот это всё, что вы замутили с камрадом Туччи…

— Вильма была против, — перебила Кетаки. — Она всегда была за то, чтобы всё тебе рассказать. Всё, что было. Сразу.

— Но вы решили по-своему…

Теперь, когда я всё знал, ситуация и впрямь выглядела очень глупо. Как попытки залатать ветхую перегородку, сквозь которую всё равно просачивается воздух. Кетаки приняла неверное решение, и потом все остальные шаги были нужны, чтобы сделать эту ошибку «правильной». Что в принципе невозможно. Ложь есть ложь.

Но невозможно преодолеть себя. Привыкнув защищать и скрывать, можно очень далеко зайти. Она применила то же правило, что и с Просперо Мидом. Тогда она не стала открывать остальным тильдийцам правду о маньяке. Решила, что правда навредит людям на станции. И это сработало. Поэтому она решила, что та же тактика будет действовать в моём случае. Вот только получилось строго наоборот.

— Я не хотела, чтоб тебе было больно, — прошептала она. — Тебе и так… достаточно…

Не выдержав, я рассмеялся — и встал с кресла. Подошёл ближе, навис над ней.

— Да, мне достаточно. Хватит! Больше не надо, — нагнувшись ниже, я сжал её горло.

Порча общественного имущества

Она не сразу поняла, что я делаю. Как жертвы Проспера Мида, не способные поверить в происходящее. Как люди на «Кальвисе», не готовые признать очевидный факт даже тогда, когда «бэшки» начали убивать их. Разум не может быть угрозой — мы всё выросли с этим, мы стали собой, будучи уверенными, что там, где есть сознание, не может быть враждебности! Любое насилие — это искажение, болезнь, нарушение правильного хода вещей. Надо доверять и не ждать удара в спину…

Точно также я доверял людям вокруг. Точно также я верил Леди Кетаки — верил, что она не способна навредить мне. Я полагался на неё. Я и представить не мог, что она причинит мне такое… Так чего теперь рассуждать о разумности?

И на что теперь опираться?

Под ступнями у меня был мягкий пол, под ладонями — горло человека. Всё было очень просто. И точно знал, что именно делаю и к чему это приведёт.

До последней секунды она надеялась, что я «имею в виду» другое. Что это действие — не действие, а символ, а на самом деле я не предполагаю угрожать её жизни. Она смотрела на меня, широко распахнув глаза, и не делала ни малейшей попытки освободиться. Потому что начать сопротивление — это значило принять ситуацию, как она есть, согласиться с правилами игры, в которых я был убийцей.

Я держал пальцы на её горле, и медленно сжимал, перекрывая ход кислороду. Можно было сделать это быстрее. Или вообще переломить её шею одним движением («Как это было у Дэвида», — всплыло вдруг в памяти. — «Он умер сразу, и камилл не успел его спасти»). Но я не хотел быстро. Говоря по правде, несмотря на злость, и отчаяние, и гулкую пустоту внутри, я не желал её смерти. Я не хотел убивать. Я хотел наоборот — но она ещё этого не поняла.

Продолжая цепляться за надежду, что я одумаюсь, или очнусь, или успокоюсь, она смотрела мне прямо в глаза — умоляюще, с любовью. Разум отказывался признавать происходящее, а вот тело хотело жить. В тот момент, когда боль слилась с мучительным удушьем, включились инстинкты, и она схватила меня за предплечья, пытаясь освободиться.