Высоцкий — две или три вещи, которые я о нем знаю
Шрифт:
Небывалая энергетика Высоцкого всегда гарантировала удивительнейшую гармонию между динамикой актерской игры и формой спектакля. Формой довольно суровой, скупой в выразительных средствах и встречаемой одними с восторгом, другими — с раздражением. Высоцкого же подобная сценография очень устраивала. Чувствовал он себя прекрасно, имея за спиной пустую белую шершавую стену и возможность полного использования того тяжелого серого занавеса, который в его концепции становился участником спектакля. Как верно подметил один из театральных критиков, присутствие других декораций на сцене трудно даже представить, так как всю эту ненастоящую бутафорию Высоцкий смел бы, как карточный домик, только одной своей походкой по театральным подмосткам.
В спектакле было большое количество условностей, которые многих поражали. Поединок Гамлета
Впрочем, и сам Гамлет тоже нетипичный — в черных брюках и черном свитере, с гитарой, и при этом, как разбушевавшаяся стихия, импульсивный. Высоцкий говорил об этой роли: «Я не играю принца Датского. Я стараюсь показать современного человека. Да, может быть, себя».
Однако на самом деле он понял трагедию принца Датского очень глубоко и написал стихотворение «Мой Гамлет». Он написал его под впечатлением своего перевоплощения в пьесе Шекспира. Пьесе, переведенной на многие языки и являющейся действительно шедевром. Гам-лет-Высоцкий был больше, чем театральный герой, больше, чем блестяще сыгранная роль. Он был явлением, феноменом, вызывающим не только удивление, но и жаркие споры. Партнеры Высоцкого по сцене прекрасно отдавали себе отчет в этом, видя его яркую и величайшую индивидуальность в соединении с блестящим актерским мастерством. Несмотря на то, что они привыкли к его строптивости, оригинальности и полету фантазии, все равно часто бывали застигнуты врасплох. Высоцкий, пожалуй, как никто, умел удивлять.
Анатолий Эфрос — режиссер спектакля «Вишневый сад» по Чехову в Театре на Таганке, где роль Лопахина блистательно сыграл Высоцкий, вспоминал: «Временами Высоцкий приходил на спектакль непростительно поздно. Было уже семь часов, публика сидела в зале, ассистент режиссера сходил с ума, а Высоцкого все не было. Буквально в последнюю секунду он подъезжал на своем заграничном автомобиле к зданию театра, вылезал и в расстегнутой дубленке медленно входил в служебный коридор. Вся администрация и обслуживающий персонал буквально бросались к нему, крича, что представление уже начинается, а он… с необыкновенным спокойствием что-то с кем-то обсуждал. Меня это крайне удивляло, я даже был зол на него. Я подходил к нему с намерением сделать заслуженный нагоняй, а он поворачивался в мою сторону, добродушно усмехался и говорил: «Анатолий Васильевич, все будет в порядке». И тотчас же у меня перехватывало дыхание, я немел. У Высоцкого была какая-то внутренняя сила, пред которой можно было потерять дар речи, даже будучи твердо убежденным в том, что ты абсолютно прав».
Естественно, внутренняя сила Высоцкого не всегда проявлялась таким положительным образом. Эдуард Володарский, который когда-то предложил поэту написать песню к одному из своих сценариев, а позднее вынужден был отказаться от этого предложения (из-за ограничений, навязанных ему цензурой), признал: «Я сказал Володе о том, что по понятным причинам следует несколько изменить сценарий фильма. Он догадался, что я тонко намекаю ему о необходимости убрать из сценария его песню. Для друзей он был готов на все, но только не в вопросах своего творчества. Тут он не шел ни на какие компромиссы. Посмотрел на меня тогда так, как умел он один, тем своим волчьим взглядом, и спросил: «Хочешь ее выбросить?» (речь идет о песне «Баллада о детстве». — Примеч. автора), потом коротко бросил мне: «Не может быть и речи. Ни одной строчки». Так вот все выглядело».
Решительность, категоричность Высоцкого и готовность прийти на помощь друзьям, о которой рассказал Эдуард Володарский, подчеркивают почти все знакомые поэта. Режиссер Геннадий Полока, поставивший великолепный фильм «Интервенция» с Высоцким в главной роли, рассказывал в одном из своих выступлений в 1983 году: «Я сам был свидетелем драки в защиту Севы Абдулова. Володя помог Севе. Как-то поздней ночью, было, наверное, три часа, мы шли по улице Горького (сейчас улица Тверская. — Примеч. автора). Сева был далеко впереди, хотел поймать такси. Мы шли за ним, болтая. Вдруг в районе ресторана «Астория», из которого вышла большая группа людей, наверное, после какого-нибудь банкета, четыре мужика стали толкать Севу, потом повалили
Обладая такой несказанной внутренней силой, Высоцкий никак не мог освободиться от тягостной и чрезмерной опеки родных и друзей. Их забота казалась ему неестественным вмешательством в его собственный нелогичный мир. Он был противоречивым человеком, и поэтому неоднократно признавал, что внимание, уделяемое ему близкими, их благородные намерения и предостережения от соблазна приема очередных доз алкоголя и наркотиков были справедливы и очень ему нужны.
Однако также по этому поводу он писал в своем дневнике: «Всю свою жизнь, во всех своих мечтах, все время я что-то кому-то доказывал: жене, друзьям… И до сих пор я не знаю, доказал ли что-то… И нужно ли это было вообще?!».
Коротко, но весьма исчерпывающе характеризовала жизнь Высоцкого его родственница родом из Киева, известная в свое время баскетболистка Людмила Яременко: «У Володи была тяжелая жизнь, его родители рано развелись, буквально перед самой войной они уже не жили вместе. А он был мальчиком, который никому не был нужен — тогда было много таких детей. Я очень его жалела. Но помочь не могла… Во время нашей встречи в 1956 году он выглядел каким-то «невеселым» или, скорее, расстроенным, что-то его мучило… Прибежал ко мне. на Спартакиаду — I Спартакиаду народов СССР, — я играла там в матче. Хотел у меня о чем-то спросить или попросить, а я нервничала, мы проигрывали… Я сказала ему: «Подожди», — и побежала на площадку. Вернулась, смотрю — нет моего Володи, пошел дальше.
…Таких людей, как Володя, исключительно мало. Он обладал весьма сильным характером. Был очень порядочным человеком, всегда говорил правду. Именно поэтому и жизнь у него такая кошмарная. Володя просто не выдержал. Он был очень добрый и сердечный. И остался безупречно чистым. И это никакая не загадка — это черта его характера».
«КОГДА УМРУ, ВАЛЕРА НАПИШЕТ ОБО МНЕ КНИГУ…»
Несомненно, во время работы Высоцкого в Театре на Таганке первым и самым близким его другом был Валерий Золотухин — актер того же театра, его партнер по сцене и актер, снявшийся с ним в ряде фильмов. Его крестьянское и к тому же сибирское происхождение являлось для Высоцкого тем эталоном, который позволял окружить личность Золотухина атмосферой своеобразного культа, создаваемого, правда, полушутливо, полусерьезно, но поддерживаемого с достойной удивления последовательностью на протяжении как минимум нескольких лет.
Высоцкому, типично городскому жителю, выросшему на густонаселенных московских улицах и шумных дворах, импонировала ни с чем не сравнимая простота Золотухина и представленная им же такая типичная для русской деревни философия здравомыслия с легкой примесью особой сибирской мудрости, не лишенной чувства юмора и великодушия.
После смерти Высоцкого Золотухин вызвал настоящую бурю, решившись на публикацию своих дневников, а именно тех частей из них, которые касались Высоцкого. И главным было не то, что его дневники содержат немало описаний пьяных выходок и безумств поэта — после книги Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет» такого типа информация уже не являлась открытием для русскоязычного читателя. Особенно поражало поклонников поэта то, что Золотухин не опустил в публикации той части своих дневников, где он касался соперничества с Высоцким и часто ставил свое актерское мастерство выше умений Высоцкого. Все это он лишь дополнил мнениями сторонних наблюдателей, как бы еще раз желая подтвердить свое первенство в этом «соревновании» и таким образом опровергнуть тезис о таланте Высоцкого, названном упоминаемыми в этой книге некоторыми авторами талантом мнимым, а не подлинным.