Высоцкий. Спасибо, что живой.

Высоцкий Никита

Леонидов с перепугу тоже завопил:

— А-а-а!

— Севка, давай воду, побольше. Вот сюда. — Нефедов указал на валяющийся на полу кумган. — Окатить его надо! — Взгляд Нефедова, мечущийся по комнате, упал на настольную лампу. Секунду подумав, он схватил ее и выдернул из нее электрошнур. Зубами стал зачищать провода. Поняв, что он хочет сделать, Татьяна бросилась к нему.

— Ты убьешь его! — Она пыталась вырвать провод у Нефедова.

— Заткнись!.. Убери ее, Павел!

Леонидов оттащил бьющуюся в истерике

Татьяну в сторону и уставился на Нефедова. Тот пластырем приклеил один оголенный провод к груди Высоцкого. Держась за другой, попытался включить провод в розетку, но не достал. Тогда он вцепился в ковер с лежащим на нем Высоцким и подтянул его ближе к розетке.

— А ну-ка отошли все!

Вставив штепсель, прикоснулся оголенным концом к груди Высоцкого и сразу же отдернул руку. Эффекта не последовало. Он решил повторить. Вдруг из-за спины Нефедова Кулагин окатил тело водой. Послышался резкий треск разряда, экран телевизора погас, Нефедов отлетел метра на два и упал.

— Ты чуть не убил меня, скотина! — заорал он.

— Ты сам сказал — «окати»!

— Это же электричество, баран!

Нефедов на всякий случай выдернул уже безопасный провод из розетки. Затем трясущимися руками нащупал у Высоцкого пульс. Поискал на другой руке, на шее. Выдохнул и обмяк.

— Нет... Все. Володя умер. Доигрались.

Нефедов приоткрыл Володины веки, чтобы рассмотреть зрачки.

— Володя! Володечка!.. Нет, он не умер... — Татьяна вглядывалась в лицо Володи, пытаясь отыскать хоть какие-то признаки жизни.

— У него нет пульса, — устало повторил Нефедов.

— Нет. Не умер, — твердила Таня. — Нет.

— Ничего нельзя сделать.

— Сделай ему укол.

— Не поможет... Я уже делал. Никакой реакции...

— Сделай ему укол. Сделай... — монотонно повторяла она.

Нефедов отошел в сторону, взъерошил волосы и забормотал, обращаясь в никуда:

— Все... Конец. Смерть наступила в четырнадцать сорок три. Присутствуют: я — Нефедов Анатолий Иванович, Кулагин Всеволод Иосифович, Татьяна Ивлева... А где Фридман? Ладно, достаточно и нас. Вскрытие можно не производить. Сердечная недостаточность. Запустить сердце не удалось. Скорая ехала слишком долго... А, да, мы же не вызывали. Все... Все.

Нефедов замолчал.

Повисла гнетущая тишина. Был слышен лишь скрип качелей где-то на улице да гул сверлящего небо самолета.

Татьяна целовала Володино лицо, прижимала к себе.

Нефедов заорал, срывая голос:

— Оставь его! Что ты его тискаешь?! Он давно умер! Умер! Кого вы обманываете?! Всё! Отмучился! Всё! Конец!

Он затих, продолжая потирать виски и раскачиваться, словно хасид на молитве.

— Сделай же хоть что-нибудь! — сквозь слезы выдавил Сева.

— Что-нибудь? Клизму могу поставить. Тебе, дубина, неуч!

И вдруг Татьяна спокойно, как ни в чем не бывало, игриво и уверенно заговорила

с Володей.

— Володя! Не пугай, хватит! — Она даже улыбнулась. — Володя, я сейчас буду тебя щекотать, а ну вставай!

У нее началась истерика. Слезы душили ее, но она пыталась смеяться. Сева зажал ей рот ладонью.

— Толя, ты же врач! — взорвался Всеволод, но Нефедов горько покачал головой:

— Какой я врач. Я — фельдшер, Сева!..

* * *

В гостиницу попытался зайти Фридман — с арбузом, но его грубо оттолкнули оперативники.

— Нельзя! Через час войдете. Спецмероприятие.

Фридман чуть было не попал под колеса подъезжающего грузовика «Продукты». Арбуз упал и с треском разлетелся на кусочки...

Глава двадцатая

ЖАЛОСТЬ

— Чудес не бывает... Медицина — это не волшебство! — бормотал, раскачиваясь, Нефедов.

Татьяна повернулась и залепила ему пощечину.

— Возьми себя в руки! Прекрати качаться! — Она ударила его еще раз, потом еще и еще. — Тряпка! Бери шприц!

Нефедов растерянно посмотрел на Татьяну, потом еле слышно прошептал:

— У меня есть адреналин...

Его движения вдруг стали экономными, быстрыми — профессиональными. Он метнулся к саквояжу, вынул нужную упаковку ампул. Втянул раствор в шприц и наклонился к простертому на ковре Володе.

* * *

Солнце! Какое яркое солнце! Это потому что весна... и снег сияет, и вода талая... а рядом Люся, какая она молодая! Почему я ее вижу? Ее здесь не должно быть. Почему снег? А Люся смотрит куда-то вперед и говорит, говорит, говорит...

— Я не могу смотреть на счетчик. Лучше б я на электричке за ними слетала. Да они любят поезд. Я им эклеры на Казанском покупаю всегда. Ой! Я на счетчик смотреть не могу. А еще же обратно...

Володя увидел, как перескочили цифры—восемь рублей шестьдесят две копейки. Он едет на такси с Люсей за детьми в сад. Это станция Отдых в Подмосковье, здесь вэтэошный детский сад—пятидневка. Значит, пятница. А год? Какой год? Шестьдесят седьмой? Или позже? Нет. Позже не может быть. Старая «Волга»—такая же, как в Бухаре, едет по раскисшей весенней колее. Вдруг заговорил водитель:

— А вас никто и не заставлял.

Зачем он оглянулся?

Водитель оглянулся, на миг потеряв бдительность, и машина попала в огромную лужу. Они увязли рядом с вышкой ЛЭП. До поселка оставалось метров пятьсот.

— Приехали, блин! На дорогу смотреть надо.

— Где вы здесь дорогу видели?

Водитель сделал попытку выбраться задним ходом, но машина засела намертво.

Володя посмотрел на свои руки, подвигал пальцами, натянул вязаные рукава серого свитера на белые манжеты сорочки. «Как давно я так не одевался. А что за пальто? Ну да... Я же его свистнул в костюмерной на „ Ленфильме“...»