Высоцкий. Спасибо, что живой.

Высоцкий Никита

«Но кого вводят?» — Он заскочил в радиорубку к тезке, Володе Ракову. Вводили молодого актера Юру, которого в этом сезоне взяли в труппу. Он весь год пробегал в массовке. Зачем брали? Нет, шеф просто так никого не возьмет. Он ведь и Володе сначала ничего не давал—так, эпизоды. А потом нагрузил. Да так нагрузил, что до сих пор не разогнуться.

На сцене полным ходом продолжалась репетиция. Актеры в костюмах, с цепями в руках, стояли на сцене и слушали, как шеф делает замечания Юре:

— Что вы держитесь за них, как за перила? — Он указал на цепи. —

Самая важная сцена в спектакле превращается в физкультуру. Их надо разорвать, а вы за них держитесь.

Юра обессиленно ухмыльнулся:

— Как их порвешь?

— Как?! — вскричал режиссер. — А вот так! — он вдруг выскочил на сцену, выхватил из рук Юрия цепь и рванул ее так, что актеры, не выдержав, упали. Сам же режиссер повалился на помост. К нему со всех сторон бросились на помощь. Он, все еще в аффекте, попытался оттолкнуть своих спасителей.

— Мы будем проходить эту сцену еще и еще раз, пока у вас не получится. Здесь вам не дом отдыха, здесь—театр! Не слышали об этом?—Обернувшись к присутствующим, он прокричал: — Вы все мастера выступать на собраниях! «Почему Высоцкому можно, а нам нет?» Теперь понимаете? Перерыв пять минут. Юрий! Не вздумайте курить, вы и так задыхаетесь.

Радист Раков, сидя за пультом в приличном подпитии, налил из заварочного чайника четверть стакана и пробурчал:

—Тебе не предлагаю.

Он одним глотком осушил стакан.

— В труппе семьдесят дармоедов, а никто не сыграет... Я всем говорю...

— На, закури. — Володя протянул пачку «Мальборо».

— В смысле помолчать? О-о-о! Американские?! Я две возьму.

— Я тебе возьму. — Высоцкий убрал пачку, отдав одну сигарету, вышел из радиорубки и направился на служебную половину.

Он подошел к двери с надписью «Директор театра народный артист РСФР Корниенко Алексей Фомич».

Фомича Володя любил. Его все любили. Посмеивались, разыгрывали, но любили. Как бывший актер, он только играл роль директора, оставаясь членом актерского братства. Когда молодые актеры, пришедшие в театр на Ткганке вместе с шефом, стали потихоньку выходить в люди—сниматься в кино, получать звания, появляться на эстраде, — почти все, за редким исключением, тащили за собой Фомича на небольшие роли в кино или на халтуру. Фомич, конечно, ворчал: «Куда меня? Я же не актер уже давно...» — но брался за любую актерскую чепуху. Любил он это дело. И актеров любил. Выбивал им квартиры, добивался путевок, премий квартальных. Володю же просто любил почти как сына. Иногда доходило до неловкости. Звания у Володи не было, а Фомич его на гастролях в люкс селил — как народного. Народных в театре не было, но заслуженные имелись — и обижались. Иногда, конечно, Фомич ругался и был несносен. Пилил, укорял, воспитывал, но все равно как-то по-родственному.

Короче, проблем с характеристикой на выезд во Францию не будет.

Рядом с кабинетом секретарь Маша подпиливала сломанный ноготь.

— Занят! Туда нельзя...

— Машуля! Ты знаешь, что ты красавица?

— Тоже скажете. — Машуля зарделась и кокетливо повторила: — Он

занят.

Фомич завел себе секретаршу Машулю, чью-то родственницу, молодую, симпатичную, но ленивую. Она могла часами не брать трубку телефона, и Фомич брал сам. Могла месяцами не выполнять поручения своего патрона, и это сходило ей с рук. Однажды Фомич велел ей встать на вахте и фиксировать приход на работу сотрудников. Началась борьба за дисциплину. А Машуля сама не пришла. Ни больничного листа, ни объяснений... Фомич и это стерпел. Он запрещал актерам кокетничать с Машулей. Словом, опекал как родную дочь.

Несмотря на запрет, Володя постучал в закрытую дверь. Оттуда послышалось: «Да!»

Володя вошел в кабинет. Фомич обедал. Перед ним стоял поднос с дымящимся супом, с гречневой кашей с котлетами и компотом из сухофруктов.

— Приятного аппетита, Алексей Фомич! Вызывали?

— Я?—удивился директор. — Вы же в больнице...

— Пришлось выписаться. Мне слишком нужно в Париж.

— Владимир, я в очень сложном положении, — замялся Фомич. —То есть, конечно, я обещал, я не отказываюсь... Но вчера было собрание, и... Одним словом, все проголосовали за ваше увольнение из театра.

— Вот это номер! — искренне удивился Володя. — Я уволен? А в чем дело?

— Владимир! Вы то есть, то вас нет... Театр в очень сложном положении. Идут вводы. —Алексею Фомичу явно трудно было это говорить.

Высоцкий не на шутку разозлился:

— Ну да... Мне нужно чуть больше времени, чуть больше свободы.

— Это я очень хорошо понимаю, зачем вам нужно время, — обиженно произнес Фомич. — Сейчас — на чёс? Я правильно понимаю? В Узбекистан?

— Вы неправильно понимаете. Я никуда не еду.

— А мне говорили... Тогда я вообще не понимаю.

— Мне нужно работать! — доверительно произнес Володя. — Мне просто нужно работать.

— Так работайте! — так же доверительно ответил директор, — Кто ж вам не дает? Вы же не работаете!

— Я имею в виду другую работу.

—Ах, вы про это... Вы — артист! Вы большой артист! Но то, что вы изволите называть работой... — Алексей Фомич стал подыскивать подходящее слово.

— Я... — Высоцкий резко поднял тон разговора, — называю работой...

— Не надо на меня кричать! Я все слышу. Конечно! Поэзия, работа над словом, так сказать.... Но какой вы поэт? Я тоже иногда пишу. Но это же не значит, что я писатель. Я директор театра, а вы актер этого театра. Вот наша с вами работа.

— Если я артист этого театра, — Володя улыбнулся, — то дайте мне характеристику для выезда.

Фомич встал и торжественно произнес:

— В данный момент это невозможно, я очень сожалею!

Володя вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

— Машуля, напечатай мне характеристику. Текст стандартный, число сегодняшнее.

— А подпись чья?

— Фомича.

— Не подпишет.

— Ты напечатай.

Машуля пожала плечами, заправила в машинку два листа, проложенных копиркой, и застучала по клавишам: «ХА-РА-КТЕ-РИ-СТИ-КА».