Высокое Искусство
Шрифт:
— Жил-был один боец… — неожиданно сказал Чертежник, глядя в пустоту неподвижным взглядом.
— Не понимаю, — у Елены голова шла кругом. Хотелось уйти, даже убежать, вырваться из школы, больше похожей на склеп. Привести в порядок мысли, обдумать все услышанное.
— Ты кое-чему выучилась, — сказал мастер и посмотрел на Елену тем же пустым взором, который, как слепое зеркало, поглощал все и ничего не отражал. — Но ты по-прежнему не понимаешь, что такое путь воина. Я расскажу тебе одну историю. Ты видела ее финал, а сейчас узнаешь начало. Долей!
Последнее слово ударило, как наставническая палка. Елена вздрогнула и поспешила наполнить кружку снова. В этот раз Фигуэредо приложился к ней основательно, шумно, роняя капли на серую от пыли рубашку. Елена стояла у кровати, не
— Жил-был бретер…
Жизнь сурова и редко случается так, чтобы природный дар совместился с возможностью раскрыть его в полной мере. Но все же случается. Так было с неким воином, который родился в семье потомственных бретеров и еще в колыбели играл отцовским кинжалом. Шли годы, мальчик продолжил традицию, прилежно шлифуя талант у лучших мастеров. Он стал опытным, затем известным, после — великим. Ему нравилось убивать людей, точнее — чувствовать свое превосходство, быть лучшим, повергать любых врагов, кем те ни были, сколько бы их ни было. И со временем, при жизни, мужчину стали звать величайшим из великих. Говорили, что он заключил сделку с Темным Ювелиром. Говорили, что дать ему заказ — все равно, что вычеркнуть человека из книги живых. Каждый юный фехтовальщик на все восемь сторон света мечтал повторить его успех.
Так шли годы, веселое, безудержное время, наполненное куражом, победами, звоном стали и золотом, которое не задерживалось в карманах, однако никогда не заканчивалось. А еще оно было щедро полито кровью виноватых и безвинных, но воина это не беспокоило. Во всяком случае, до определенного момента…
— А затем… — Чертежник снова заглянул в кружку.
Елена уже без напоминания долила, чувствуя, как полегчал кувшин. Пожалуй, хватит еще на одну дозу. Если мастер не опьянеет до беспамятства раньше. Но Чертежник теперь хлебал вино как Атос в приснопамятном разговоре с Д`Артаньяном насчет своей жены. И вид у него был такой, словно кругом вставали призраки минувшего.
А затем юность и зрелость как-то незаметно превратились в старость. Пока еще символическую, выраженную лишь в седине. И все же… Для всех великий бретер оставался воплощенной смертью. Но сам он чувствовал, что мышцы уже не столь крепки, связки теряют упругость, глаза больше не способны разглядеть мышиный хвост во тьме ночных улиц. И там, где раньше хватало одного разящего удара, теперь выручает лишь безупречное мастерство и многолетний опыт. Но хуже всего было не это.
Пришел день, когда боец понял, что больше не хочет убивать. Что он устал от смерти вокруг себя. Победы уже не радовали, а рыдания семей, лишенных кормильца мечом бретера, звучали в ушах громче и пронзительнее сладостного звона монет. Убийство превратилось в тяжелую работу, и стареющего бойца начали посещать мысли о том, что каждая смерть, что на его совести, расходится широкими кругами, отзываясь горем и нищетой. И он решил уйти на покой, попросив у старого бонома скромную награду за верную службу.
Об этом Елена слышала. Романтические баллады и сказания рисовали бретеров как прирожденных убийц, едва ли не поэтов смерти, что презирали труд и жили с одной лишь сабли. В крайнем случае, как фехтмейстеры. Бывало и такое, да, но в целом доходов от кровавой работы на проживание не хватало, особенно в столице, где мечники попросту демпинговали в жесточайшей конкуренции. Так что среднестатистический бретер должен был иметь побочный «бизнес», чтобы не протянуть ноги. Нередко случалось так, что какая-нибудь семья дарила хорошему бойцу лавку или откуп с определенного участка или промысла [33] . С этого воин и жил, а при необходимости откликался на зов патрона. Если бретер доживал до преклонных лет, что случалось нечасто, такая лавка становилась его пенсионом. Правда здесь крылась новая засада — старые счеты, кровная месть, молодая и наглая шпана, желающая славы победителя великих мастеров.
33
Опять-таки вполне реальная практика, пошедшая из Италии. Потребность в убивцах была столь велика, а уважающее себя семейство держало столько ударной силы, что зачастую проще было дать «экскримо» небольшой гешефт на прокормление, мобилизуя по необходимости.
Итак, бретер захотел уйти на покой, и боном, которому он служил много лет, уважил намерение безупречного слуги. Только подарил не лавку, но…
— Аптеку?! — не выдержала и переспросила Елена.
— Ну да, — воззрился на нее Чертежник. — Дело как дело, не хуже других. Люди болеют, помирают и готовы хорошо платить за лечение. Никто не хочет сдохнуть.
— Ну, просто… ну… — Елена прикусила язык, поняв, что едва не проговорилась о собственном прошлом.
— Так не мычи и слушай дальше, — сварливо заметил фехтмейстер. — Или выметайся.
Елена выметаться не стала, благо изображать живейший интерес не приходилось. История захватила, и женщина уже догадывалась, о ком идет речь.
Бретеру понравилось новое занятие. Очень скоро многие бойцы поняли, что именно здесь, в неприметной, чистой аптеке, они получат и хороший совет, и годное лекарство. А лекари торопились свести полезное знакомство с заслуженным воином, чтобы именно к ним он отправлял собратьев по нелегкому ремеслу для штопки многочисленных ран. Были, правда и люди, которые решили, что старик нынче легкая добыча. Они ошиблись.
Фигуэредо усмехнулся, клацнув зубами, и Елена не стала уточнять, как именно бретер-травник вразумлял коллег.
Но была одна проблема. Аптекарь нуждался в помощнике. Требовался человек сноровистый, доверенный, умный, обученный грамоте и счету, честный. И, что немаловажно, с чуткими пальцами, способными перетирать, отмеривать и смешивать тонкие ингредиенты в точных пропорциях. Бретер нашел такого подручного, притом очень странным образом.
Однажды, в поездке за редкими травами, всадник оказался свидетелем отвратительной и, увы, вполне обычной сцены наказания неверной жены. Молодую женщину, почти девочку, запрягли то ли в телегу, то ли сани вместо лошади, заставив везти «пострадавшего» мужа вокруг села под ударами кнута. Обычно такое испытание мало кто переживал, а если и случалось, уделом женщины становились увечья и все равно — быстрая смерть. Никому не нужна «порченая», тем более, калека.
Бретер видел в жизни много боли и несправедливости, он собирался проехать мимо. Но увидел глаза несчастной и понял, что жизнь его с этого момента двинулась по совсем иной колее. Бретер одной рукой обнажил клинок, а другой развязал кошель и предложил сельским выбирать по своему вкусу. Так он купил служанку и жену.
— Но ведь работорговля запрещена…
— Да брось, — фыркнул Чертежник. — Оформили развод прямо на месте. Наверняка священник ушлый попался. И умный. Ну да, перешагнули малость законы, но кому какое дело, если все довольны? Сельским так даже лучше, баба пропала навсегда, о позоре не напомнит, грех на душу брать не надо, да еще и деньжат подвалило.
— Но жена, ну, бывшая? Как ей можно было владеть?
— А куда ей деваться? — искренне удивился Фигуэредо. — Обратно хода нет, ремесла не знает, сама за себя не ответит. Так что в шлюхи только. Ну, или сразу в петлю. Она и пошла за покупателем.
Бретер впервые в жизни познал заботу о ком-то другом. А ведь известно — к людям привязывает не то, что они делают для тебя, а то, что ты сам делаешь для них. Так жалость и желание принести в мир хоть каплю добра понемногу, шаг за шагом превратились в нечто большее. А затем случилось форменное чудо. Несчастная, забитая селянка, поначалу смотрела на хозяина, как на злое божество. Затем, как на сурового господина. После он стал ей защитником. И наконец — самым близким человеком на свете.