Высота одиночества

Борискова Ольга

— А где Ипатова твоя?

— Этот вечер мы решили провести отдельно друг от друга, — с долей грусти признался он и спросил: — Ты сейчас где? Давай я заеду за тобой, и посидим где-нибудь. Мне нужно отвлечься.

— Лучше приезжай ко мне.

— Адрес не изменился? — улыбнулся в трубку Игорь.

— Тот же, — довольно ответила Марина и, добавив, «жду», положила трубку.

Игорь еще раз взглянул на вырисовывающуюся в декабрьском сумраке дверь школы. Снег так и продолжал бесшумно падать на землю, и легкая белая пелена уже начала скрывать их с Ринатой следы… Выдохнув, Игорь пристегнул ремень безопасности и завел мотор, а через минуту его «Ауди» выехала со стоянки.

Рината до сих пор помнила свое первое выступление.

Момент, когда она впервые вышла на лед не на тренировке, а на самых настоящих соревнованиях. Семилетняя девочка в совершенно дурацком желтом платье, которое она отчего-то очень сильно любила. Возможно потому, что оно было именно её. Если бы тогда ей позволили и вовсе не вылезать из него, она бы так и сделала: ходила бы в нем на тренировки и на прогулки, сидела бы на уроках и даже спала бы в нем. Но она выросла из этого чудного платьишка, да так быстро, что успела выступить всего на паре стартов. А потом появились новые платья… Много разных платьев, с каждым разом становящихся все интереснее и взрослее вместе с тем, как взрослела она. Розовое платье с легкой юбкой, за розовым бирюзовое, украшенное многочисленными бусинами и пайетками, красное, коричневое… Коричневое, пожалуй, было самое красивое. В нем она стояла на верхней ступени пьедестала на первом международном старте — этапе серии юниорского Гран-при… Все эти моменты не хранились в домашнем архиве, отпечатанные на матовых и глянцевых фотографиях. Снимки не складывались в фотоальбом. Потому что дома у неё не было. Её домом была эта школа, и именно тут хранилось все имеющее для нее значение. И ее «уголок славы» тоже был тут.

Рината бросила тяжелую сумку под ноги и подняла голову. За время, что она провела поодаль отсюда, к её фото добавились изображения Ани и Матвея с чемпионата Мира и снимки еще нескольких совсем молодых ребят, только начинающих свой путь в большом спорте.

Она всегда была гордостью школы. Жизнь её можно было пересчитать по этим фотографиям: менялся цвет и фасон платьев, но неизменным оставалось место на пьедестале, ее гордый взгляд и улыбка. Последняя — чемпионат Европы. Белое платье, переливающееся на лифе и рукавах камнями Сваровски. Забранные в мудреную прическу и украшенные белой атласной лентой волосы — дело рук Аллы Львовны. На груди — золотая медаль, а на лице — самая счастливая из её улыбок. Она не привыкла быть даже второй, а уж тем более — четвертой. Разве важны причины и места? Гимн играет лишь в честь победителя, и только это имеет значение.

Рината не до конца понимала, почему не осталась с Игорем, почему предпочла ему стены пустой школы. Она просто чувствовала потребность оказаться тут, будто бы эти выкрашенные в бежевые тона стены могли вселить в неё погасшую было уверенность в собственных силах, зарядить её, пропитать энергией. Сколько раз она приходила сюда, ища успокоения, сколько раз ходила по этим коридорам… Именно в этой школе прошло ее детство, именно тут она познавала суть жизни, вставала и падала, теряла и находила. И сейчас ей тоже нужно было найти кое-что — силы, чтобы не отступать от поставленных целей, решимость, чтобы идти вперед. Потому что в данный момент она ощущала себя севшим телефоном, который забыли поставить на зарядку. Оставалось разве что пикнуть и выключиться…

— Рината?

Рина обернулась и увидела идущую по коридору Алла Львовну. Видимо, не ей одной этим вечером было не по себе.

— Почему ты так поздно? Где Игорь? — Богославская остановилась рядом с ней.

— Игорь дома. — Рината снова перевела взгляд на стену с фотографиями и, кивнув на свое изображение, тихонько спросила: — Алла Львовна, Вы помните, что сказали мне после золотой медали на чемпионате Европы перед Олимпиадой?

Алла тоже посмотрела на фотографию Рины в белом платье. Конечно же, она помнила свои слова. Как помнила каждую мелочь, связанную с дочерью, каждое её слово, каждый её шажок, каждое её падение. И при мысли

о том, что её не было рядом, когда Рината росла, Алле хотелось кричать от разъедающего душу чувства невосполнимой потери.

— Каждый раз, выигрывая медаль, взбираясь все выше и выше, не смотри вниз. Там уже прошлые победы и прошлые поражения. Смотри вперед, ведь там — твое будущее. Там твоя главная победа.

— Думаете, мне нужно оставить наш с Игорем провал в прошлом?

— Рината, — Алла ласково взглянула на дочь и та, повернув к ней голову, поджала губы. — Какова твоя цель?

— Олимпиада, — без тени сомнения выговорила Рина.

— Тогда продолжай бороться. Руки опускать нельзя.

— Спасибо. — Губы Ринаты сложились в некое подобие улыбки. Она нагнулась и подняла сумку. — Можно я покатаюсь?

— А нога?

— Я осторожно, — ответила она и направилась в сторону катка.

Алла же, задержавшись взглядом на стене с фотографиями, улыбнулась, вспомнив первый старт Рины и её ужасное желтое платье с рюшами, которое она тогда категорически отказывалась снимать. Хорошо, что она выступила в нем всего лишь на двух соревнованиях. А вот коричневое, из летящей, почти невесомой ткани с рукавами колокольчиками, было, пожалуй, её самым любимым. Как и программа того сезона на музыку Людовико Эйнауди «Burning». В тот сезон Рината стала чемпионкой мира среди юниоров, собрав по пути все возможные золотые медали. Тогда для нее, тринадцатилетней девочки, все было предельно понятно и легко — выходи и катайся. Красивая музыка, «вкусная» стильная программа, поставленная известным хореографом-постановщиком Элиной Кимер. Дорогое, выполненное на заказ платье. И, что самое главное, — сама Рината, девочка на льду, взгляд от которой отвести было просто невозможно.

Алла вышла на каток и остановилась, не доходя до борта пару шагов. Включив лишь несколько ламп, Рината в полутьме катала отрывок их с Игорем произвольной программы. Дорожка шагов, ювелирное владение коньком — с детства она отличалась мягким, кошачьим скольжением. Ее было практически не слышно: едва различимый скрип лезвий о лед доносился лишь до первых рядов трибун и зачастую тонул в музыкальном сопровождении. Выполнив финальное вращение, Рина опустилась на каток и, оперевшись о его холодную гладь ладошками, свесила голову. Она казалась такой маленькой и одинокой, что у Аллы сжалось сердце. Ей хотелось подойти и обнять её, но она боялась, что Рината оттолкнет, воспримет это как вторжение в личное пространство, что ей это и вовсе не нужно, поэтому осталась стоять на месте. Но Рина просидела на льду минуту, вторую, третью и, похоже, вставать не собиралась.

— Рин, — наконец решилась позвать ее Алла. Плечи Ринаты вздрогнули, но голову она не подняла и ничего не ответила. Тогда Алла, немного помешкав, все же открыла дверцу борта и вышла на лед. Осторожно перебирая ногами, чтобы не поскользнуться, она дошла до Рины, опустилась рядом и трепетно коснулась её щеки. Будто очнувшись, Рината подняла голову, и Алла увидела в ее глазах застывшие слезы. Не удержалась, — вытерла их ладошкой и завела за ухо дочери спадающую на глаза прядку волос. Каждое её движение было аккуратным, словно прежде, чем коснуться, она безмолвно ждала Рининого согласия на это и лишь получив, дотрагивалась до нее. Она действительно боялась, что Рината может снова выпустить шипы, накричать, оттолкнуть ее и закрыться. А она так устала от постоянной войны.

Но Рината не двигалась, позволяя Алле прикасаться к себе, и казалась столь же нерешительной, как и сама Богославская. Она смотрела на неё каким-то странным, вязким, тягучим взглядом, лишенным прежних недовольства и осуждения. Но все же взгляд ее оставался тяжелым, возможно, он был даже тяжелее, чем когда-либо.

— Алла Львовна… — спустя несколько долгих минут, заговорила Рина. Выпрямив спину, она сложила ладошки на коленях. — Простите меня, пожалуйста.

— За что? — не дыша, спросила Алла.