Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели

Лохвицкий Михаил Юрьевич

Что он приблудный, ему сказали мальчишки в тот день, когда они вернулись от князя. Он рассказал, у кого был с матерью, и начался хохот. «Отца не узнал! Всему кварталу известно, с кем мать тебя прижила. Гулящая!» Он полез в драку, и кто-то рассек ему камнем щеку. Темур не плакал. Отбившись, он прибежал домой, посмотрел на мать, крикнул ей самое грязное слово, какое знал, и убежал. Его разыскал и привел домой сосед. Темур два дня носу на улицу не показывал, а потом, подумав, вышел к мальчишкам и стал издеваться над ними. Они — пыль, они — грязь, а он — сын князя, он станет большим человеком, а они будут его слугами. Он гоготал, бил себя руками по ляжкам и плевал им под ноги, а они, растерявшись, молчали.

В школе он тоже попробовал поплевать под ноги одноклассникам, но они только обрадовались,

закричали по-русски: «Князь, князь, лицом в грязь!», подняли «его сиятельство» на руки, вынесли в сад и бросили в крапиву. Эти поповские сынки в грош не ставили дворянское происхождение. Единственное, чем можно было удивить их, — знаниями, единственное, чему они подчинялись, — физической силе. Хотя он умел и не боялся драться, но многие были сильнее его, и для всех он был «горбун» и «лицом в грязь». Память у него оказалась редкой, он запоминал наизусть десятки страниц, только раз прочитав книгу, и скоро стал получать высшие баллы по всем предметам, кроме пения, — слуха и голоса у него не обнаружилось. Заметь одноклассники, что он зубрит, ничего не изменилось бы, но то, что он занимался не больше других, а запоминал все, вызывало зависть и уважение. Учителя тоже выделяли его, даже хвастались способным учеником при посещении школы попечителем и инспекцией. И все же то одноклассники, то учителя нет-нет, да посматривали с усмешкой или жалостью на его горб, так ему казалось. Это приводило Темура в бешенство. В один из припадков ярости он швырнул миску с горячим супом в лицо отцу-эконому. Темура исключили перед самым окончанием школы, дорога в духовное училище и в семинарию закрылась. Мать хотела снова пойти к князю, но Темур не разрешил ей. Несколько раз Темур видел князя на улице, он ехал в экипаже с двумя детьми — мальчиком в бархатном костюмчике и хорошенькой девочкой. За то, что они ехали в экипаже и были нарядно одеты, их нельзя было не возненавидеть. Мир омерзительно устроен!

Помог Темуру сосед-лудильщик. Он устроил его в парк конки, сначала подмастерьем слесаря, потом Темур стал кондуктором, и тогда он ушел от матери и стал снимать комнатенку. Кто-то из кучеров, присмотревшись к Темуру, привел его с собой на занятие нелегального кружка. Тут Темур и узнал, почему мир устроен омерзительно. Оказалось, что князь, его отец, — один из тех, кто угнетает народ и против кого необходимо бороться, чтобы установить справедливость. И потому, когда в кружке его как-то спросили о родителях, он ответил: — Мой отец кузнец. — Он понял свое предназначение: он разрушит весь этот мерзкий мир и построит новый, справедливый, где все обиды будут возмещены и отомщены. Отомщены куда сильнее, чем он в школе отомстил одному из своих обидчиков — ночью обмотал ему пальцы на ногах ватой и поджег. Никто не узнал, что сделал это Темур, и погорельца еще посадили в карцер за прожженное одеяло. То было, как ему сейчас казалось, очень давно. Теперь перед ним раскрываются куда более широкие возможности, остается только набраться терпения. Он снова вспомнил жандармского ротмистра и выругался. — Будешь ты у меня болтаться в петле!

Темур дошел до вокзальной площади. Спустившись в подвальчик, поел и направился на свою новую работу, куда ему помог перейти один из членов кружка, — Темур стал учеником телеграфиста на железной дороге.

Сдав Темуру дежурство, рыжий, с лицом в веснушках телеграфист по кличке Костер позвал его в коридор и шепотом спросил:

— Слыхал про Кецховели? Знал его?

— Что с ним?

— Арестовали в Баку. Не то вчера, не то позавчера. Ребята депешу приняли…

У Темура даже ослабели ноги. Он процедил сквозь зубы:

— Свирепствуют жандармы. Беда. Вернувшись в аппаратную, сел за работу. Может, известие ошибочное? Слишком невероятно, чтобы Ладо мог попасться.

В первый раз Темур увидел Кецховели три года назад на занятии кружка. Темур устал за день, слушал невнимательно и клевал носом, случайно он перехватил взгляд пропагандиста, и сонливость прошла. Во взгляде пропагандиста не было ни упрека, ни жалости, так смотрит равный на равного, спрашивая: «Устал, брат?» Говорил он так, будто думал вслух, и от этого невозможно было не поддаться его убежденности. Темур не сводил с него глаз. Пропагандист пошутил, улыбнулся,

и Темур рассмеялся. Почудилось, что нет у него больше горба и все вокруг стало лучше. Несколько дней подряд он вспоминал глаза и голос пропагандиста и наконец разузнал, что это конторщик типографии Хеладзе Ладо Кецховели.

На следующем занятии он не сводил с Кецховели глаз, потом подошел к нему и, запинаясь, спросил, что изменит революция, не вообще, не в смысле свободы и равенства, а… начальники все-таки будут? Ладо улыбнулся, и глаза его сузились в ласковые щелочки. Он положил руку на плечо Темуру. — Понимаешь, революция освободит народ от насилия, от угнетения. А какие силы угнетают народ? Армия, чиновники, жандармы. От них и надо освободиться. Народ будет сам выбирать тех, кто должен управлять заводом, железной дорогой. А чтобы они не стали чиновниками, народ будет их часто менять. Вот ты рабочий, кондуктор конки. Выбрали тебя начальником на время, потом ты возвратишься на свое рабочее место, а начальником станет другой. Привилегий, пока ты отдежуришь начальником, у тебя не будет, жалованье сохранится прежнее.

Темур надолго задумался над тем, что сказал ему Ладо, и усомнился в его правоте. У людей разные характеры, разная внешность, разные способности, один нравится всем, другой — никому. После революции останутся и дураки, и трусы, и слюнтяи, неужели все они, наравне с другими, будут избираться на время в начальники? Вряд ли, выбирать будут лучших. Но что тогда получится… Предположим, что революция уже свершилась. Рабочие конки, конечно, изберут первым начальником Ладо, а не Темура, но когда придет очередь Темура, рабочие скажут: не надо его, пусть лучше снова отдежурит Кецховели, и так все время. Начальником всегда будет один человек. Есть над чем подумать.

Темур брился перед зеркальцем. Он посмотрел внимательно на свои угловатые скулы, острый подбородок, низкий, заросший волосами лоб и плюнул на отражение в зеркале. Лицо его навсегда останется уродливым, и от горба ему не избавиться, а Кецховели строен и красив, и этого у него никто не отнимет. Глядя на Ладо, люди убеждаются, что глаза и лицо — зеркало души человека. Скорее всего так и есть — в глазах Ладо видишь сочувствие, ласку, он смотрит на человека, как на любимого брата. Неужели в душе его нет ни капли злобы, зависти, презрения, неужели он не смотрит, хотя бы изредка, свысока на других? При следующих встречах Темур стал искать в Ладо скрытый порок или недостаток, не сумел их обнаружить и оскорбился. Все шло прахом! Какой смысл разрушать старый мир и создавать на его обломках новый, если и в новом мире сохранится несправедливость, если Ладо легко, не стремясь к этому и не желая того, всегда будет иметь над людьми власть, просто так, по той же причине, по какой у Темура есть горб, а у него нет?

Ладо больше не появлялся — вместо него пришел другой пропагандист. Самым досадным было то, что Темур все же огорчился. С завистью и даже ненавистью он мог думать о Ладо, не видя его, а при встречах невольно поддавался обаянию его глаз, его голоса.

Увидел он снова Ладо неожиданно. Представители комитета эсдеков собрали кучеров и кондукторов конки в парке дороги, чтобы помочь им провести забастовку. Одного представителя комитета Темур узнал, несмотря на то, что он сбрил бороду. Ладо заговорил, и Темур стал всматриваться в еще более открытое без бороды лицо, прислушиваться к его словам. Вокруг так же жадно слушали. И Темур вновь подумал о том, что ему никогда не стать таким, Как Кецховели. Сколько бы он ни учился, сколько бы ни знал, таким, как Ладо, он не будет, не сумеет ни говорить так, ни находить такой отклик в людских душах. Если бы только можно было исправить эту несправедливость!

Темур не верил ни в бога, ни в дьявола, иначе он заподозрил бы, что один из них вдруг протянул ему руку помощи. Кто-то тихо сказал за его спиной:

— Узнать бы, кто этот смутьян? Как инородцы кашу заваривают, так нашему брату, русскому, солоно приходится. — Темур обернулся, увидел знакомое испитое лицо, курносый нос и злые глаза. Об этом рабочем говорили нехорошее. Темур думал мгновение.

— Я знаю бритого, — вполголоса сказал он. — Это Ладо Кецховели, работает конторщиком в типографии Хеладзе. — Темур отвернулся, чтобы рабочий не запомнил его лица.