Выстрел в Опере
Шрифт:
По опыту она знала: стоит подруге произнести «Миша Булгаков», Маша без всякого колдовства превращается в бездумный восторг, воспевающий вокруг все и вся.
— Но Богров истолковал это по-своему. И ответил: «Примите мою благодарность за то, что последние мои сомнения погубили. Вот и все, видимо». А потом пошел и убил Столыпина!
— Так он сомневался, убивать ему или не убивать? — предприняла Катя еще одну попытку понять.
— Да. Да! Но поскользнулся на случайном масле и убил! И вся страна, как Берлиоз, попала под трамвай! Потому что все люди, как Берлиоз, вдруг возомнили, что они сами
— А что тут шифровать? — сказала Чуб. — Про советскую власть все и так все знают.
— Но самое интересное, — Ковалева сделала красивую паузу, — Берлиоз в романе Булгакова тоже из Киева!
— Разве? — Катя сняла очки (не помогали!).
— Там фигурирует его киевский дядя. «Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?» — последнее, что говорит Воланд Берлиозу перед смертью. То, что закончилось смертью пятидесяти миллионов, пришло из Киева! Революция пришла в мир из Киева! Из Столицы Ведьм. Как и трамвай… Ведь первый в России трамвай тоже пошел в Киеве. Если бы Дмитрий Богров не убил Столыпина в киевском театре, никакой революции не было б!
— И Булгаков знал это? — спросила Катя.
— Не могу утверждать, — честно сказала Маша. — Но он был там, как и я. Я не знаю, знал ли он или видел!.. Но он был великий писатель, — оспорила она утверждение отсутствующего и задевшего ее Демона Миши. — А писатели и поэты угадывают в своих произведениях то, что не способны знать слепые и смертные. Спроси хоть у Даши.
— Спроси-спроси! — менторски молвила Чуб. — И я отвечу. Про Булгакова ты сама придумала. Революция-трамвай, притянуто за уши. Прости, Маша…
С тем же успехом Землепотрясная могла просить остановиться мчащийся на всех парах электромотор.
— Смотри! — возгласила Ковалева, поднимая над собой, как знамя, конспект Кылыны. — «AAA не прольет»! Кылына сама пользовалась метафорой Михал Афанасьевича: «Аннушка не прольет». Не исключено: именно благодаря роману Булгакова она и вычислила, что это за масло и как вся страна угодила под трамвай…
— Как моя прапрабабушка, — сказала Катя.
Катя сказала это скорее самой себе.
Но Машин трамвай оглушительно затормозил, высекая искры из-под колес:
— Что ты сказала?!!!
Слегка смущенная столь неадекватной реакцией, Дображанская ткнула в семейный портрет:
— Я не говорила, потому что не думала, что это важно. Мне казалось, камея… Ну ладно. Не знаю, имеет ли это значение, но мою прапрабабушку переехал трамвай.
— Когда? Где? — задохнулась разведчица Прошлого.
— Не знаю. Она жила в Ворожбах. И про ее смерть даже в газетах писали. Она была первой женщиной России, попавшей под трамвай.
— Значит, под один из первых трамваев! А первый трамвай был только в Киеве. Больше нигде в России их не было! — одурела историчка. — Боже, Катя, в каком это было году?
— Кто ж помнит? — кисловато буркнула та. — Газету тетя так
— Сколько твоей прапрабабушке было лет, когда она попала под трамвай? Когда она родилась?
— Документов не сохранилось. А это важно?
— Возможно, — сказала Маша торжественно-мрачно, — это немыслимо важно. Я думала, все, о чем я говорю, касается пятидесяти миллионов. Но не исключено, что это касается лично тебя. Я видела, как в 1894 году какая-то женщина попала под трамвай. Точнее, не видела, Мир видел. Я забыла сказать. Даша как раз стала кричать из-за Мира, а я всегда сбиваюсь, когда на меня кричат, я не могу, когда нервничаю. А «Рать» больше не действует…
Уяснив концепцию: главное, чтобы Маша не нервничала — Катя взяла историчку за руку и аккуратно усадила ее на диван.
— Все. Мы тебя внимательно слушаем, — пришибла она беспокойную Дашу начальственным «мы».
Чуб ершисто дернула плечом, но послушалась и стала слушать внимательно.
— 31 декабря 1894 года, после Рождества… — начала Ковалева.
— Рождество после Нового года, — не удержалась Чуб.
— До революции, по старому стилю, Рождество было 25 декабря, — растолковала студентка. — А 31-го, в канун Нового года, на Царской площади, в самом начале Александровской улицы погибла женщина.
— А это где? — Даша бесстрашно отбила негодующий Катин взгляд. — Я ж по делу!
— Царская — нынешняя Европейская площадь. Александровская улица — нынешний Владимирский спуск. Мир развернул меня, сказал, чтобы я не смотрела. Наверное, мне нужно было смотреть, — запоздало раскаялась Маша. — Наверняка это было то самое, что мне «должно знать». Там действительно был один журналист. Из газеты «Киевлянин». Он дал мне бумагу. То есть не мне дал, а Миру. То есть не дал. Мир украл у него…
— Он еще и ворюга! — ернически проблеяла Чуб.
— Даша!!! — гаркнула Катя.
— Молчу-молчу, — прогудела певица. — Но, по-моему, вы все забываете, он — убийца и сатанист! С ним нельзя иметь дело.
— Если это нужно для дела, его можно иметь и с самим Сатаной, — сказала Катя.
— Кстати, по логике — Булгаков тоже сатанист. Он же писал, что Дьявол — хороший. — Даша просто не умела молчать!
— Дьявола не существует. Сатану выдумали люди, слепые! — осатанела Маша.
— Значит, и Булгаков слепой? — нашлась Чуб.
— Он не мог быть слепым! Он — великий писатель! И он — не сатанист! И Мир — тоже! Он был сатанистом при жизни, а это не считается!
— Дарья!!! — гавкнула Катя.
— Да молчу я, молчу…
— Бумага, которую Мир выкрал у журналиста, лежала в кармане женщины, бросившейся под трамвай, — сказала разведчица. — То есть это Мир говорил, что она практически бросилась, — он видел. А еще он видел, как она переводила через площадь девочку. Девочка выжила. Возможно, Катя, — обратила она взгляд на «предположительно ведьму», — это были твои прабабушка и прапрабабушка?
— Возможно. — Кате осточертело предполагать. — Прабабушка погибла во время первой мировой, документов тоже не сохранилось. — В руках у правнучки оказался мобильный, бывший по совместительству мини-компьютером. — Скажи еще раз, как называлась газета?