Выживший. Чистилище
Шрифт:
Я не вмешивался в разговор. Машинально ковырял щепочкой в зубах и размышлял, как хорошо работает наша пропагандистская машина. Не хуже, чем у немцев с их Геббельсом. А ведь, как ни крути, и впрямь, время такое, что если безоглядно не верить в светлое коммунистическое будущее - поневоле собьешься с пути. А сбиваться нельзя, в самом деле, врагов еще хватает и внутри станы, и снаружи. Это как в армии, где приказы командира не обсуждаются. Во время боевых действий каждая минута промедления может стоить десятки, сотни, а то и тысячи человеческих жизней. А страна сейчас вынуждена жить по полувоенным законам, пока что не до либерализма
Хотя, насколько я помнил из прочитанного, Ежов с подельниками выводили 'ленинскую гвардию', проводя своеобразную чистку партийных рядов. Понятно, не самовольно, а по указанию известного кого. Не знаю уж, оправдано это было или нет, но вывели всех практически всех руководителей высшего и среднего звена, да и внизу. Скорее всего, прошерстили изрядно. Как по мне - и те хороши, и эти.
А через день меня забрали. Причем не первого, до меня из камеры взяли еще двоих, и они уже не вернулись, что заставило остальных невольно притихнуть, погрузившись в мрачные размышления. Брали и из соседних камер. Кто-то явно упирался с криком: 'Не пойду! Тираны! Не дамся!' - из коридора крики доносились вполне отчетливо, вызывая у народа желание забиться под шконку или сделаться невидимками. А потом откуда-то издалека донесся 'Интернационал', который закончился после первых двух строчек. Видно, конвоиры привели поющего в чувство.
– Похоже, у Особого Совещания при НКВД СССР сегодня расстрельный день, - не выдержав, прокомментировал Коган, который всегда был в курсе происходящих в тюрьме событий.
– Интересно, кто приводит приговор в исполнение - Блохин или Магго ?
– Может, их по этапу сразу отправили?
– с надеждой предположил Коля Ремезов.
Коля был на воле путейцем, числился всегда в передовиках, собирался вступать в комсомол, но тут черт попутал - стырил какой-то важный болт, который должен был заменить грузило для удочки. Теперь ему грозило от пяти до восьми лет лагерей.
– По этапу? Хм, может, и по этапу. Отчего же, вполне может быть.
Как бы там ни было, дошла очередь и до меня. Завернули руки, зафиксировав запястья наручниками, и привели в помещение без окон, где за столом восседали трое, а отдельно в уголке - моложавый сотрудник НКВД в очках, вооруженный пером и бумагой. Похоже, секретарь.
'Тройка', - всплыло в памяти знакомое слово, и по спине протянуло холодком.
Конвоир велел остановиться метрах в трех от стола. Три пары глаз равнодушно прошлись по мне, и я понял, что дело попахивает керосином. В центре восседал непримечательный сотрудник органов с четырьмя ромбами в петлицах и звездочкой над ними. Кажется, большая шишка. По правую руку от него - мужчина лет пятидесяти в гражданском, вытиравший несвежим платком потную залысину. По левую - еще один в гражданском, с бородкой и в круглых очках, придававшими ему сходство с Троцким, чье имя сейчас склонялось исключительно в негативном оттенке.
Перед энкавэдешником лежала раскрытая папка. Что там было написано на листах - отсюда не разобрать, но вроде бы как убористый почерк Шляхмана. Скорее всего, так и есть, не просто
– Сорокин Ефим Николаевич?
– ровным голосом поинтересовался сидевший в центре.
– Я.
– Гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства и организации на территории СССР террористической деятельности...
– Что за бред? Вы вообще читали мои показания?
– О том, что вы якобы прибыли из будущего?
– вступил сидевший слева за столом.
– То есть, таким образом вы надеялись на смягчение приговора? На то, что вас отправят на психиатрическую экспертизу и дальнейшее лечение? В таком случае, гражданин Сорокин, вы сильно заблуждались.
– По-моему, это вы сейчас заблуждаетесь, - пробормотал я.
– Товарищ Реденс, продолжайте, - попросил лысоватый.
Вот он какой, этот Реденс, оказывается. Между тем тот откашлялся и продолжил:
– Спасибо, товарищ Волков... Итак, гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства...
– Какого именно, может быть, поясните все-таки?
– не выдержал я.
– А то самому жуть как интересно.
Чувствительный тычок прикладом в спину заставил меня податься вперед, но рука конвоира тут же вернула мое тело на исходную позицию.
– Ваше ерничанье вас не спасет, - устало произнес обладатель бородки клинышком, сняв очки и массируя покрасневшие глаза.
– Скажите спасибо, что мы еще вам озвучиваем приговор. А то могли бы и без суда, как говорится.
Без суда? Что этот очкарик имел в виду? Я видел, как шевелятся губы майора, опустившего глаза в приговор, и чувствовал, как по спине стекает липкая струйка пота.
– ...приговаривается к высшей мере социальной защиты - расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит.
Читавший захлопнул папку, и все поплыло перед моими глазами. Захотелось проснуться и посмеяться над таким реалистичным кошмаром. Но, к сожалению, я прекрасно понимал, что это был не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. Реальность, в которой мне предстояло расстаться с жизнью.
– Вперед!
Снова толчок в спину, и вот уже два конвоира куда-то ведут меня по коридорам. Спускаемся вниз на несколько пролетов. Один из охранников открывает металлическую дверь. Впереди - слабоосвещенный коридор, справа - вход в помещение. Оттуда появляется перепоясанный ремнями немолодой мужчина в форме НКВД, с густыми, вислыми усами, и в таких же очках в круглой оправе, как у одного из членов 'тройки'.
– Еще один?
– ровным, чуть уставшим голосом спрашивает он, как бы констатируя данный факт.
– Так точно, товарищ капитан госбезопасности, - ответил конвоир, протягивая ему документ.
Пока тот читает, до меня доносится вполне различимый запах спирта.
– Ясно, восьмой, значит, сегодня... Не дали чай допить. Ладно, бери колотушку, идем.
На хрена им колотушка, если у этого в очках имеется револьвер? Может, оглушить сначала хотят?
Меня снова толкают в спину, а я думаю, что глупо погибаю. Ладно, в Чечне, там хоть все было понятно, а тут... Свои же, суки, кончать собираются! Вижу впереди на полу бурые пятна. Вот она, бутырская Голгофа! Неужто здесь так глупо закончится мой жизненный путь?! И руки скованы, а ногами много против троих вооруженных, подготовленных бойцов много не наработаешь. Эх, хотя бы погляжу смерти в лицо!