Выживший. Чистилище
Шрифт:
Как и в первый раз, следователь предпочитал хранить молчание. С заднего сиденья полностью разглядеть его лицо было трудно, но я догадывался, что Шляхман пребывает не в лучшем настроении. По пути, проезжая мощеную мостовую, мы умудрились продырявить колесо, только в этот момент старший группы наконец дал волю чувствам, негромко выругавшись себе под нос. Несколько минут ушло на замену колеса, после чего мы продолжили наше небольшое путешествие.
Теперь наш путь пролегал в обратном направлении - из Бутырки на площадь Дзержинского , к зданию, при СССР наводившему ужас на обывателей, а особенно в это
Хмурый Шляхман возглавил нашу небольшую процессию, двигавшуюся по коридорам страшного здания. Несмотря на вечернее время, то и дело мимо шныряли сотрудники, кто в гражданском, кто в форме НКВД. Да, процесс выявления врагов народа не останавливался ни на минуту. Не удивлюсь, если тут и ночами в кабинетах горит свет, а из подвала доносятся крики допрашиваемых.
Нет, и не в подвал меня повели, напротив, мы поднялись по лестнице и оказались перед дверью приемной наркома внутренних дел СССР. Не успел я осмыслить данный факт и как следует напрячься, как мы оказались в помещении с плотными шторами, не пропускавшими внутрь ни лучика света. В приемной помимо порученца-секретаря я обнаружил еще и Фриновского, который при нашем появлении встал со стула и одернул китель.
– Почему так долго?
– негромко спросил он у Шляхмана.
– Колесо пробили на Каретном ряду, менять пришлось.
– Да там менять-то три минуты... Ладно, добрались и добрались, товарищ нарком пока на месте, ждет.
Порученец приоткрыл массивную деревянную дверь, предлагая нам пройти внутрь. Первым зашел Фриновский, следом Шляхман, а третьим я. Мои конвоиры остались в приемной.
Из-за стола навстречу нам поднялся невысокий человек, ростом мне по грудь, с большими звездами на рукавах, и чуть поменьше - в петлицах. Читал я чьи-то мемуары про Ежова, помню, автор называл его кровавым карликом. Насчет карлика, пожалуй, соглашусь, а вот насколько он кровавый - посмотрим.
– Это и есть наш гость из будущего?
– поинтересовался хозяин кабинета, разглядывавшая меня, словно музейный экспонат.
– Так точно, товарищ народный комиссар!
– отрапортовал Фриновский.
– И впрямь одет не по-нашему. Даже за границей, думаю, так сейчас не одеваются. Обувь у вас интересная, как, вы говорите, называется?
Это уже ко мне вопрос.
– Кроссовки, - ответил я.
– Угу, кроссовки... Чем-то иностранным попахивает...
– От английского слова 'кросс', в данном случае это обозначает бег по пересеченной местности.
– И что, удобно?
– Удобно, особенно во время занятий спортом. Хотя в будущем многие используют кроссовки и как обычную обувь.
– Любопытно, любопытно... Думаю, нам о многом предстоит с вами поговорить. Товарищ Шляхман, наручники с подследственного, пожалуй, можно снять.
– Может, не будем рисковать, товарищ народный комиссар? Уж больно норовист подследственный.
– Не люблю, когда мне ни за что ни про что морду бьют, - ответил я, играя со следователем в гляделки.
–
– Обещаете обойтись без рукоприкладства?
– Договорились.
Освободившись, я потер онемевшие запястья.
– Товарищи, вы пока можете обождать в приемной, - повернулся нарком к Шляхману и Фриновскому.
Те чуть замялись, но все же выполнили команду, оставив нас с Ежовым наедине.
– Пожалуй, присядем, - предложил он, и сам вернулся на свое место.
Я уселся с краю длинного стола, пытаясь понять, о чем пойдет разговор. Хотелось бы, чтобы по его итогам тюремная эпопея для меня наконец-то закончилась, не говоря уже о том, что мне совсем не хотелось снова оказаться в подвале Пугачевской башни и принять ни за что ни про что пулю от какого-то там Магго.
Сидевший напротив Ежов выглядел более-менее спокойным, хотя легкий тремор державших карандаш пальцев скрыть не мог. Подушку, что ли, на стул подкладывает, чтобы казаться выше?
– Чаю?
– предложил он, глядя на меня.
– Не откажусь. Если можно, с лимоном.
Ежов, как ни в чем ни бывало, поднял трубку телефона внутренней связи и попросил принести два стакана чая с лимоном. Отдав распоряжения, снова обратил внимание на мою персону.
– В каком году, напомните, Ефим Николаевич, вы родились?
– В 1980-м, 12 декабря, в Москве, - уточнил я дату на случай, если нарком собирается ловить меня на нестыковках.
– У вас вон, я вижу, как раз мои показания на столе.
– Мало ли, вдруг следователь что-то напутал. А иногда одна буква или цифра решают многое, порой от этого зависит жизнь человека.
Я выдержал его пристальный, немигающий взгляд, хотя очень хотелось отвести глаза. Передо мной сидел человек, отправивший на тот свет десятки, если не сотни тысяч людей. Пусть, возможно, и не стрелявший их лично, но под многими расстрельными приказами стояла его подпись.
Что я еще читал про этого садиста? То, что он вроде бы происходил из крестьян, был малообразован и любил лично присутствовать не только на допросах, но и на расстрелах. А потому никаких иллюзий насчет его человеколюбия не питал.
В этот момент принесли заказанный чай, а заодно и вазочку с печеньями. Стаканы в мельхиоровых подстаканниках с узорами. В золотисто-коричневой, ароматной жидкости плавали мелкие чаинки, а на край стакана был насажен кружок лимона. Лимон я отправил в чай, помешал ложечкой - кажется серебряной - и только после этого отхлебнул из стакана. Неплохо. Надо признать, за время, проведенное в камере, я порядком подзабыл вкус хорошего чая.
Нарком тоже отхлебнул, глядя на меня исподлобья.
– При вас были найдены любопытные вещи, - наконец нарушил он молчание.
– В частности, парашют неизвестной конструкции и из неизвестного материала, который специалисты пока не смогли распознать.
– В будущем этот материал будет называться рипстоп, а в целом это нейлоновая материя.
– Нейлоновая? Мне это слово тоже ни о чем не говорит.
Хм, я почему-то был уверен, что нейлон уже изобретен, за границей наверняка телки фланируют в нейлоновых колготках. Или все же нет? Знал бы, куда забросит - почитал бы соответствующую литературу.