Вызов
Шрифт:
— Меня не нужно наказывать. Это глупо.
— Это именно то, что тебе нужно, Джесс. Что ещё лучше, так это то, что как бы ты сейчас ни страшилась, ты всё равно пойдешь за мной. — Он отпустил мой подбородок, усмехаясь. — Ты последуешь за мной и примешь свое наказание, как хорошая девочка, не так ли?
Он не дал мне возможности ответить. Вместо этого он отвернулся и пошел по коридору. Я стояла на месте, застыв в нерешительности, разрываясь между желанием бежать и желанием следовать за ним.
Он был прав. Желание следовать за ним победило.
Комната развлечений занимала большую часть переднего угла дома, но сегодня
Девушка на экране упала в брызгах крови. Нож убийцы сверкал, капая кровью девушки, пока погружался в неё снова и снова. Мэнсон сел на диван, прямо посередине, закинув руки на спинку.
— Хорошие рабы не сидят на мебели, Джессика, — сказал он, когда я отвернулась от телевизора. За его серьезным выражением лица всё ещё таилась улыбка. Он наслаждался каждой секундой моего унижения.
Я собрала всю свою дрожащую, сжимающуюся гордость.
— Где же тогда, черт возьми, ты думаешь, я должна сидеть?
— На полу, на коленях, у моих ног. Как хорошая девочка.
Я медленно закрыла глаза. Каждый раз, когда я ругалась на него, я была уверена, что усугубляю свое наказание — каким бы оно ни было. Мне следовало лучше следить за своим языком. По крайней мере, здесь мы были одни, без толпы зрителей, которые могли бы увидеть мое унижение. Я опустилась на четвереньки и поползла к нему, пока не оказалась на коленях у его ног, лицом к нему. Он улыбнулся.
— Так намного лучше, Джесс. Разве это не приятно? Просто отпустить, принять смущение? Я обожаю смотреть на это. — Несколько мгновений он молча наблюдал за мной, вероятно, ожидая от меня ещё каких-нибудь язвительных ответов, но я прикусила язык. — Может, мне заставить тебя снова поцеловать мои ботинки? Хм? Раз уж ты уже на коленях…
— Пожалуйста, не надо. — Слова вырвались шепотом, от отчаяния, страх расцвел от перспективы ещё большего унижения. Я прикусила губу, сожалея, что позволила Мэнсону услышать этот тон в моем голосе. Он наклонился вперед, уперев локти в колени, так близко, что я почувствовала запах мяты в его дыхании.
— Пожалуйста? — передразнил он. — Уже умоляешь, Джесс? — Его глаза изучали мое лицо. Вблизи трудно было разглядеть эту его белую линзу. Это было жутко, словно видеть тень, которой там не должно быть, на заднем плане семейной фотографии. — Такая глупая девочка. Почему ты сидишь внизу, на коленях, умоляешь меня не приказывать тебе опозориться?
— Я не знаю? — тихо сказала я. Но я знала: я понимала это всё больше и больше с каждым приказом, с каждым снисходительным взглядом и насмешливым словом. Мне нравилось чувствовать, что у меня нет выбора. Мне нравилось, что у меня есть повод отпустить свою гордость
Если он прикажет мне совершить самое унизительное, публичное действие, которое только можно придумать — я сделаю это. Какое бы наказание он ни придумал — я позволю ему исполнить его. Я буду ругаться, проклинать его, обзываться — но сделаю это. Я сделаю это, потому что мне хочется, чтобы в моем животе всё сжалось ещё сильнее, а тепло внутри меня разгорелось в пламя. Я сделаю это, потому что ощущение от наказания будет самое близкое к свободе из испытанных мною: нет места для гордости, нет места для тщательно продуманного смеха, нет фальшивых улыбок, нет притворства. Мои попытки сохранить маску — сарказм, споры, неповиновение — быстро рушились, разбиваясь на кусочки.
Дать Мэнсону Риду такую власть надо мной… возможно, это была карма за то, какой сукой я была по отношению к нему. Может, это будет самым большим самопознанием, с которым я когда-либо сталкивалась. Что бы это ни было, я не могла сопротивляться этому.
— Ты знаешь, Джесс, — спокойно сказал Мэнсон. — Ты знаешь, что есть причины поверхностного уровня: ты согласилась на мой вызов, вела себя как непослушная маленькая негодница, и теперь тебя нужно поставить на место. Но ты знаешь, что есть и более глубокие причины: ты хочешь исследовать что-то, что, вероятно, довольно ново для тебя, что-то, что вызывает у тебя чувства, которых ты не ожидала. Что-то, чем ты наслаждаешься, хотя и не подозревала об этом. — Он подождал немного, вероятно, надеясь на мою агрессивную реакцию, но мои губы оставались плотно сжатыми. Он медленно, садистски улыбнулся. — Мне бы не хотелось лишать тебя того, чем ты наслаждаешься, даже если это тебя пугает. Опусти голову, ангел. Только левый ботинок. Поцелуй его. Очисти языком.
— Пожалуйста, — снова прошептала я. На этот раз крепче, более отчаянно. Он только рассмеялся.
— Ты будешь делать именно то, что я скажу, — мягко сказал он. — Неважно, сколько ты будешь ныть и плакать, ты сделаешь это, Джесс.
— Я не буду плакать.
Мысль о том, чтобы разрыдаться перед ним, звучала восхитительно. Идея плакать, умолять, неконтролируемо рыдать, только чтобы в конце концов сдаться и принять это. Я хотела представить, что он заставляет меня. Я хотела представить, что отказ повлечет за собой тяжелые последствия, а не ничего вообще. Я хотела представить, что ненавижу его — как всегда и утверждала. Фантазия об этом захватила меня, слово наркотик.
Мэнсон снова откинулся на диване — спокойный, собранный, выжидающий.
— Подчинись мне, Джессика. Опусти голову и дай мне взглянуть на твои красивые крылышки.
Из моего горла вырвался настоящий хнык. Я снова посмотрела на ботинки, которые мне приказано было поцеловать. На них бледно-розовыми пятнами сиял мой блеск для губ. Я всё ещё помнила запах кожи из которой они были сделаны — этот насыщенный, сладкий аромат. Порыв провести по ним языком был мощным, это странное желание вернулось с новой силой. Я осмелилась в последний раз взглянуть на Мэнсона. Он улыбался, наблюдая за мной.