Вызов
Шрифт:
Я добралась до холодильника и опустилась рядом с ним на колени. Я покраснела, у меня перехватило дыхание, в животе завязались узлы. Может, если я засуну голову в холодильник, всё это пройдет, а может, это лишь добавит шок к моему состоянию. Я погрузила руку в холодный, смешанный с водой лед и достала пиво. Бутылка была ледяной, и со стекла капала вода. Я могла бы держать её в руке, пока ползу… может, ухватить крышку зубами… засунуть её в лифчик? Как, черт возьми, я должна была ползти и нести его пиво?
— Да ну нахуй, — прошептала я и встала. Я взяла со стойки открывалку, сняла крышку и сделала долгий, столь необходимый
Он накажет меня за это. Я не сомневалась. Что бы он не имел в виду под «последствиями» и «дисциплиной», мне предстояло это узнать.
«Ты знаешь, что хочешь этого, — хихикнул злой голосок у меня в голове. — Он накажет тебя за нарушение правил игры, за то, что ты плохая, непослушная девочка. Он накажет тебя на глазах у всех, заставит плакать…»
Я задрожала. При этой мысли у меня по рукам побежали мурашки, а мышцы внизу живота запульсировали. Одно дело моя киска — возбужденная предательская сучка! — но теперь и мой собственный мозг стал работать против меня. Мысли о том, как Мэнсон качает головой в разочаровании, называет меня плохой девочкой, говорит, чтобы я склонилась над его коленями…
Нет, нет, нет. Стоп. Плохие мысли, плохие мысли! Я снова перевозбужусь, если не буду осторожна.
Возвращаясь к Мэнсону на собственных ногах, а не ползком, я чувствовала себя гораздо более непослушной, чем следовало бы. Он был там же, где я его оставила. Он смеялся над чем-то, что ему сказала девушка с синими волосами. Она была симпатичной: ниже меня ростом, но с великолепными формами. На ней была серая клетчатая юбка, рваные сетчатые колготки и белая обтягивающая блузка, из которой её грудь практически выпирала. Я почувствовала неожиданный укол ревности, хотя она отошла, когда я подошла.
— Я думал, что отдал тебе приказ, Джесс, — сказал Мэнсон с улыбкой на губах, когда я подошла к нему. — Ты освоилась[13] пугающе быстро.
Я сделала ещё один глоток пива. Но пока он отчитывал меня, я улыбнулась, поднесла бутылку к губам и выплюнула пиво обратно в бутылку. Затем я сунула её ему в руки.
— Ох, точно, извини. Я забыла про всю эту штуку с «никакой выпивки». И про ползание тоже забыла. — Я пожал плечами. — Уупси.
Улыбка Мэнсона, казалось, застыла на его лице. Это нервировало, и я вдруг задумалась, действительно ли это было хорошей идеей. Я выполняла свою часть вызова — но лишь едва. Как долго он сможет терпеть это? Или он просто уйдет, отменив всё? Или он действительно сможет «справиться со мной», как он утверждал.
Мэнсон сделал глоток пива, и у меня свело живот. Я плюнула в бутылку, а его это даже не смутило.
— Ох, Джесс. Джесс, Джесс, Джесс. Я понял. Действительно. И не волнуйся: я разберусь со всем должным образом.
Я нахмурилась в полном замешательстве.
— Что… что ты понял? Что значит разберусь…?
— Такое своевольство из-за каждого маленького приказа не может продолжаться, — сказал он почти печально. — Поверь мне, чертовски забавно наблюдать, как ты борешься с собой и пытаешься спасти свою гордость, ругаясь и злясь, но… — Он пожал плечами. — Но это действительно
Я нервно шаркала ногами. Мог ли ещё кто-то слышать этот разговор? Наблюдал ли кто-то за тем, как меня отчитывают словно непослушного ребенка? Я сказала себе, что нет, но мысль всё ещё жила внутри меня, грызя мою гордость. Я понизила голос, внезапно застеснявшись:
— Слушай, я… прости… ладно? Прости. Делать всё это так странно и…
— Ты делаешь это добровольно, Джесс, — мягко сказал он. — Я не приму никакие придуманные тобой оправдания твоего непослушного поведения. Я не потерплю такого поведения.
Он сказал это так ласково, но мое сердце заколотилось. Он и вправду говорил серьезно. Он действительно собирался наказать меня. Мои глаза заметались по комнате, ища выход… пока я не поняла, что выхода нет. Я хотела этого. Я охотно боролась с ним на каждом шагу, а теперь…
Я собиралась позволить ему наказать меня.
— Мне нужно, чтобы ты была хорошей, послушной девочкой для меня, — сказал он, когда мои глаза расширились, сердце забилось сильнее, а дыхание стало вырываться быстрыми, неглубокими рывками. — Это была сделка, на которую ты согласилась. Я думаю, ты хочешь быть хорошей для меня, Джесс. — Он протянул руку, и его пальцы мягко, медленно провели по моему подбородку. Его прикосновение было прохладным, и мурашки пробежали по моей спине.
Вот оно: то самое ощущение, которого я хотела… боялась… ждала? Я была недостаточно пьяна для этого. Мои запреты подавляли меня. Неужели я и вправду готова была позволить фрику Мэнсону Риду наказать меня? Что это значило? В чем заключалось его наказание? Я не осмеливалась спросить; я даже едва могла говорить.
— Ты не знаешь этого, — прошептала я. — Ты ничего обо мне не знаешь… может, мне просто нравится вести себя как сука по отношению к тебе. Может, я… — Его прикосновение превратилось в хватку. Он взял меня за подбородок и слегка подтолкнул мое лицо вверх. Его взгляд ощущался словно пальцы, проникающие глубоко внутрь меня.
— Я знаю достаточно, Джесс. Я знаю, что ты очень осторожна с тем, как все воспринимают тебя. Знаю, что ты не любишь, чтобы эта «лучше-чем-ты» маска сползала хотя бы на секунду. Знаю, что ты будешь продолжать в том же духе, даже если это означает отказывать себе в чем-то, чего ты хочешь, если это что-то не вписывается в крутые социальные условности.
Я сглотнула, злобно прикусив внутреннюю сторону щеки. Из-за того, что он был прав, мне было ещё труднее удержаться от ответного уничижительного замечания. Злость и надменность были моими щитами. Без них моя защита была в лучшем случае слабой.
— Поэтому, Джесс, ради твоего же блага я должен сорвать с тебя эту маску. Лучший способ сделать это… — Он наклонился ещё ближе, повернув мою голову немного в сторону, чтобы он мог прошептать мне на ухо. — Это наказать тебя, пока твоя глупая гордость не перестанет иметь значение. Лучший способ… это заставить тебя плакать.
Я сложила руки — единственный способ, который я могла придумать, чтобы они перестали дрожать. Я поняла, что моя нижняя губа надулась, и когда я заговорила, мой голос прозвучал как скулящий, слабый протест.