Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса
Шрифт:
К концу восемнадцатого века короли на континенте Европы, парламент в Англии и даже революционный конвент во Франции, хотя и находились в войне друг с другом, сходились в утверждении, что в пределах государства не должно быть никаких отдельных союзов между гражданами, кроме тех, которые установлены государством и подчинены ему; что для рабочих, осмеливавшихся вступать в «коалиции», т. е. в союзы для защиты своих прав, единственное подходящее наказание — каторга и смерть. — «Не потерпим государства в государстве!» Только государство и государственная церковь должны заботиться об общих интересах подданных; сами же подданные должны оставаться мало связанными между собою кучками людей, не объединенных никакими особенными узами, и обязанных обращаться к государству всякий раз, когда они имеют какую-нибудь общую потребность. Вплоть до половины девятнадцатого века эта теория и соответственная ей практика господствовали в Европе.
Даже на торговые и промышленные общества все государства глядели с подозрением. Что же касается рабочих, то еще на нашей памяти их союзы считались незаконными, даже в Англии. Той же точки зрения придерживались не далее как двадцать лет тому назад, в конце XIX века, на континенте, даже во Франции; несмотря на пережитые ею революции, сами революционеры были такими же свирепыми государственниками, как королевские и царские чиновники. Вся система нашего государственного образования, вплоть до настоящего времени, даже в Англии, была такова, что значительная часть общества смотрела, как
Поглощение всех общественных отправлений государством роковым образом благоприятствовало развитию необузданного, узкого индивидуализма. По мере того, как обязанности граждан по отношению к государству умножались, граждане, очевидно, освобождались от обязанностей по отношению друг к другу. В гильдии, — а в средние века все принадлежали к какой-нибудь гильдии или братству, — два «брата» обязаны были поочередно ухаживать за больным братом; теперь же достаточно дать больному товарищу по работе адрес ближайшего госпиталя для бедных. В «варварском» обществе присутствовать при драке двух людей, возникшей из-за личной ссоры, и при этом не позаботиться, чтобы драка не имела рокового исхода, значило навлечь на себя обвинение в убийстве; но, согласно теперешней теории всеохраняющего государства, присутствующему при драке нет нужды вмешиваться, — на то имеется полиция. И в то время, как у дикарей, — например, у готтентотов, — считалось бы неприличным приняться за еду, не прокричавши троекратно приглашения желающему присоединиться к трапезе, у нас почтенный гражданин ограничивается уплатою налога для бедных, предоставляя голодающим распорядиться, как им угодно.
Результат получился тот, что везде — в жизни, в законе, в науке, в религии — торжествует теперь утверждение, что каждый может и должен добиваться собственного счастья, не обращая никакого внимания на чужие нужды. Это стало религиею нашего времени, и люди, сомневающиеся в ней, считаются опасными утопистами. Наука громко провозглашает, что борьба каждого против всех составляет руководящее начало природы вообще, и человеческих обществ в частности. Именно этой борьбе теперешняя биология приписывает прогрессивное развитие животного мира. История рассуждает таким же образом; а политико-экономы, в своем наивном невежестве, рассматривают прогресс современной промышленности и механики, как «поразительные» результаты влияния того же начала. Самая религия церквей является религией индивидуализма, слегка смягчаемого более или менее милосердными отношениями к своим ближним — преимущественно по воскресеньям. «Практические» люди и теоретики, люди науки и религиозные проповедники, законоведы и политические деятели, — все согласны в одном — в том, что индивидуализм, т. е. утверждение своей личности в его грубых проявлениях, можно, конечно, смягчать благотворительностью, но что онявляется единственным надежным основанием для поддержания общества и его дальнейшего развития.
Казалось бы, поэтому, делом безнадежным разыскивать учреждения взаимной помощи в современном обществе и вообще практические проявления этого начала. Что могло уцелеть от них? А между тем, как только мы начинаем присматриваться, как живут миллионы человеческих существ, и изучаем их повседневные отношения, нас поражает, прежде всего, огромная роль, которую играют в человеческой жизни, даже в настоящее время, начала взаимной помощи и взаимной поддержки. Хотя вот уже триста или четыреста лет и в теории и в самой жизни идет разрушение учреждений и обычаев взаимной помощи, — тем не менее сотни миллионов людей продолжают жить при помощи этих учреждений и обычаев; они благоговейно поддерживают их там, где их удалось сохранить, и пытаются воссоздать их там, где они уничтожены. Мы переживаем, каждый из нас, в наших взаимных отношениях, минуты, когда мы возмущаемся против модного, узколичного индивидуалистского символа веры наших дней; мало того, — поступки, при совершении которых люди руководятся своею склонностью к взаимной помощи, составляют такую огромную часть нашего повседневного обихода, что если бы возможно было внезапно положить им конец, то этим немедленно был бы прекращен весь дальнейший нравственный прогресс человечества. Человеческое общество без взаимной помощи не могло бы продержаться дольше, чем жизнь одного поколения.
Факты такого рода, оставляемые без внимания очень многими, пишущими о жизни обществ, имеют первостепенное значение для жизни и дальнейшего подъема человечества. Мы и рассмотрим их теперь, начиная с существующих установлений взаимной поддержки, и переходя затем к таким актам взаимной помощи, которые исходят из личных или общественных симпатий.
Окидывая широким взглядом современное устройство европейского общества, мы прежде всего поражаемся тем фактом, что, несмотря на все усилия покончить с деревенской общиной, эта форма единения людей продолжает существовать в обширных размерах, как видно будет из последующего, и что в настоящее время делаются попытки либо восстановить ее в том или ином виде, либо найти что-нибудь в замену. Ходячие теории буржуазных и некоторых социалистических экономистов утверждают, что община умерла в Западной Европе естественной смертью, так как общинное владение землею было найдено несовместимым с современными требованиями возделывания земли. Но истина заключается в том, что нигде деревенская община не исчезла по доброй воле; напротив, везде правящим классам потребовалось несколько столетий настойчивых государственных мероприятий с целью искоренить общину и конфисковать общинные земли. Пример таких мероприятий и способов проведения их в жизнь нам дало недавно царское правительство, усердием своего министра Столыпина.
Во Франции, уничтожение независимости деревенских общин и грабеж принадлежащих им земель начались уже в шестнадцатом веке. Впрочем, только в следующем столетии, когда крестьянская масса была доведена, поборами и войнами, до полного порабощения и нищеты, так ярко описанных всеми историками, грабеж общинных земель мог совершаться безнаказанно, и тогда он достиг скандальных размеров. «Каждый брал у них, сколько мог… их делили… чтобы обобрать общины, пользовались подделанными долгами», — так выражался эдикт, обнародованный Людовиком XIV в 1667 году [288] . И, как и следовало ожидать, государство не нашло иного средства для излечения этих зол, как еще большее подчинение общин своей власти и дальнейшее ограбление их — на этот раз самим государством. В сущности, уже два года спустя все денежные доходы общин были конфискованы королем. Что же касается до захвата общинных земель, то он становился все шире и шире, и в следующем столетии дворянство и духовенство уже оказались владельцами огромных участков земли: согласно некоторым оценкам, они овладели половиною всей годной для обработки площади, причем большинство этих земель оставалось невозделанным [289] . Но крестьяне все еще сохранили свои общинные учреждения, и вплоть до 1787 года деревенские мирские сходы, состоявшие из всех домохозяев, собирались, обыкновенно под тенью колокольни или дерева, для распределения наделов, или для передела остававшихся в их владении полей, раскладки налогов и избрания общинной администрации, точно так же, как это и до сих пор делает русский «мир». Это вполне доказано теперь исследованиями Бабо [290] .
288
«Chacun s'en est accoinmod'e selon sa biens'eance… on les apartag'es… pour d'epouiller les communes, on s'est servi de dettes simul'ees». (Эдикт
289
«В огромных имениях помещиков, даже когда они имеют миллионные доходы, вы наверняка найдете землю необработанной», — писал Артур Ионг (Arthur Young). — «Одна четвертая часть земли лишена обработки»; «в течение последних ста лет земля пришла в дикое состояние»; «ранее цветущая Солонь превратилась теперь в большое болото» и т. д. (Theron de Montauge, цит. у Taine.Origines de la France Contemporaine. T. 1. P. 441).
290
Babeau A.Le Village sous l'Ancien r'egime. Ed. 3, Paris, 1892.
Французское правительство нашло, однако, общинные мирские сходы «чересчур шумными», т. е. чересчур непослушными, и в 1787 году они были заменены выборными советами, состоявшими из старшины и от трех до шести синдиков, которые избирались из более состоятельных крестьян. Через два года «революционное» Учредительное Собрание (Assembl'ee Constituante) сходившееся в этом отношении вполне со старым строем, вполне подтвердило (14 декабря 1789 года) вышеуказанный закон, и деревенскаябуржуазия занялась теперь, в свою очередь, грабежом общинных земель, который и продолжался в течение всего революционного периода. Только 16 августа 1792 года Законодательное Собрание (Assembl'ee Legislative) под давлением крестьянских восстаний и поднятого настроения парижского народа, после взятия им королевского дворца, решило возвратить общинам отнятые у них земли; но в то же время оно постановило, чтобы из этих возвращенных земель, пахотные были разделены между одними «гражданами», т. е. более зажиточными крестьянами. Мера эта, конечно, вызвала новые восстания, и она была отменена в следующем же году, когда, после изгнания из Конвента жирондистов, Якобинцы Конвента постановили, 11 июня 1793 г., чтобы все общинные земли, отнятые помещиками и пр. у крестьян, начиная с 1669 года, были возвращены общинам, которые могли, — если решали это большинством двух третей голосов, — разделить общинные земли, но в таком случае поровну между всеми обывателями, как богачами, так и бедняками, как «гражданами», так и «присельщиками» [291] .
291
В восточной Франции этот закон, в той его же части, которая касалась возврата общинных земель, лишь подтвердил то, что уже было сделано самими крестьянами, а в других частях Франции он, большею частью, остался мертвой буквой.
Тем не менее законы о разделе общинных земель настолько шли вразрез с представлениями крестьян, что последние не выполняли их, и повсюду, где крестьяне вернулись во владение, хотя бы частью ограбленных у них мирских земель, они владели ими сообща, оставляя их наделенными. Но вскоре наступили долгие годы войн и реакция, и общинные земли были просто конфискованы государством (в 1794 году) для обеспечения государственных займов; часть их была назначена на продажу и, в конце концов, разграблена; затем они снова были возвращены общинам и снова конфискованы (в 1813 году), и только в 1816 году остатки этих земель, составлявшие около 6 000 000 десятин наименее производительной земли, были возвращены деревенским общинам [292] . Но и это еще не было концом общинных злоключений. Каждый новый режим видел в общинных землях удобный источник для вознаграждения своих сторонников, и три закона (первый в 1837 году, а последний при Наполеоне III) были проведены с целью побудить деревенские общины произвести раздел общинных земель. Три раза эти законы приходилось отменять, вследствие сопротивления, которое они встречали в деревнях, но всякий раз правительству удавалось отхватить что-нибудь от общинных владений; так, Наполеон III, под предлогом покровительства усовершенствованным способам земледелия, отдал крупные общинные владения некоторым из своих фаворитов.
292
Вслед за торжеством буржуазной реакции, после падения якобинцев и победы жирондистов, общинные земли были объявлены (24 августа 1794 г.) государственным имуществом и, вместе с землями, конфискованными у дворянства, назначены на продажу и расхищены «черными шайками» (bandes noires) мелкой буржуазии. Правда, этому расхищению был положен конец в следующем году (закон 2 Прериаля V года Республики) и предшествовавший закон отменен, но в это время деревенские общины были просто уничтожены, и взамен их введены кантональные, т. е. волостные, советы. Лишь семь лет спустя (9 Прериаля XII года Республики), т. е. в 1801 году, были восстановлены деревенские общины, но у них отняли все права и в 36 000 французских общин старшины и синдики были назначаемы правительством! Эта система поддерживалась вплоть до революции 1830 года, когда, согласно закону 1787 года, были введены выборные общинные советы. Что же касается общинных земель, то они были снова, в 1813 году, захвачены государством, расхищены, и лишь часть их была возвращена общинам в 1816 году. См. классическое собрание французских законов: Dalloz, «R'epertoire de Jurisprudence»; а также работы Doniol, Bonnem`ere, Babeau и мн. других.
Вот каким рядом насилий поклонники централизма воевали с общиною. И это называется экономистами «естественною смертью общинного землевладения, в силу экономических законов»!
Что же касается до самоуправления деревенских общин, то что могло оставаться от него после стольких ударов? Правительство смотрело на старшину и синдиков, как на своих даровых чиновников, выполняющих известные отправления государственной машины. Даже теперь, при третьей республике [293] деревня лишена всякой самостоятельности, и малейшее действие в пределах деревенской общины не может быть совершено без вмешательства и утверждения чуть ли не всего сложного государственного механизма, включая префектов и министров. Трудно поверить, а между тем в действительности оно так. Если, например, крестьянин намеревается уплатить денежным взносом свою долю труда по починке общинной дороги (вместо того, чтобы самому набить требуемое количество камня), то не менее двенадцати государственных чиновников различного ранга должны дать согласие на это, причем это требует пятидесяти двух бумажных документов, которыми чиновники должны обменяться, прежде чем крестьянину будет разрешено внести денежную уплату в общинный совет. Все остальное носит тот же характер [294] .
293
Писано было в 1902 году. С тех пор ничего не изменилось.
294
Эта процедура кажется настолько нелепой, что ей трудно было бы поверить, если бы вполне авторитетный писатель г. Трикош, в ученом «Journal des Economistes», издаваемом Молинари (1893, Avril. С. 94), не перечислил сполна все 52 документа и не привел еще несколько подобных примеров.