Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса
Шрифт:
Подобные же лиги сформировались с тою же целью в Германии. Когда, при наследниках Конрада, страна стала поприщем нескончаемых родовых войн из-за кровавой мести между баронами, города Вестфалииобразовали союз против рыцарей, причем одним из пунктов договора было обязательство никогда не давать взаймы денег рыцарю, который продолжал бы укрывать краденые товары [265] . В то время, как «рыцари и дворянство жили грабежом и убивали, кого хотели», как говорится в Вормской Жалобе (Wormser Zorn), рейнские города (Майнц, Кёльн, Шпейер, Страсбург и Базель) взяли на себя инициативу образования лиги для преследования грабителей и поддержания мира, которая вскоре насчитывала шестьдесят вошедших в союз городов. Позднее, союз Швабских городов, разделенных на три «мирных округа» (Аугсбург, Констанц и Ульм) стал преследовать ту же цель. И хотя эти союзы были сломлены [266] , они продержались довольно долго, чтобы показать, что в то время, как предполагаемые миротворцы — короли, императоры и церковь — возбуждали раздоры и сами были беспомощны против разбойничавших рыцарей, толчок к восстановлению мира и к объединению исходил из городов. Города, — а не императоры, — были действительными созидателями национального единства [267] .
265
Falke J.Die Hansa als Deutsche See und Handelsmacht. Berlin, 1863. S. 31, 35.
266
Относительно Аахена
267
См. факты (хотя не всегда сопровождаемые верными выводами) у Nitzsch, III, 133 и след; также Kallsen, I, 458 и т. д.
Подобные же союзы — вернее, федерации, с однородными целями, организовывались и между деревнями; и теперь, когда Luchaire обратил внимание на это явление, можно надеяться, что мы вскоре узнаем больше подробностей об этих федерациях. Нам известно, что деревни объединились в небольшие союзы, в области (contado) Флоренции; также в подчиненных Новгороду и Пскову областях. Что же касается Франции, то имеется положительное свидетельство о федерации семнадцати крестьянских деревень, просуществовавшей в Ланнэ (Laonnais) в течение почти ста лет (до 1256 г.) и упорно боровшейся за свою независимость. Кроме того, в окрестностях города Laon существовали три крестьянские республики, имевшие присяжные хартии, по образцу хартий Лана и Суассона, — причем, так как их земли были смежными, они поддерживали друг друга в своих освободительных войнах. Вообще Люшэр полагает, что многие подобные союзы возникли во Франции в двенадцатом и тринадцатом веке, но в большинстве случаев документальные известия о них утеряны. Конечно, не защищенные, как города, стенами, деревенские союзы легко разрушались королями и баронами; но при некоторых благоприятных обстоятельствах, когда они находили поддержку в союзах городов, или защиту в своих горах, подобные крестьянские республики становились независимыми, как это произошло в Швейцарской Конфедерации [268] .
268
О Коммуне Laonnais, которую до разысканий Melleville'a в «Histoire de la Commune du Laonnais» (Paris, 1853) смешивали с коммуной города Laon, см.: Luchaire.S. 75, seq. О ранних крестьянских гильдиях и последующих союзах см.: Wilman R.Die l"andlichen Schutzgilden Westphaliens // Zeitschrift f"ur Kulturgeschichte. Neue Folge. T. III, цит. в: Henneam-Rhyn.Kulturgeschichte. III, 249.
Что же касается до союзов, заключавшихся городами ради разных специальных целей, то они были самым обычным явлением. Сношения, установившиеся в период освобождения, когда города списывали друг у друга хартии, не прерывались впоследствии. Иногда, когда судьи какого-нибудь германского города должны были вынести приговор в новом для них и сложном деле и объявляли, что не могут найти решения (des Urtheiles nicht weise zu sein), они посылали делегатов в другой город с целью подыскать подходящее решение. То же самое случалось и во Франции [269] . Мы знаем также, что Форли и Равенна взаимно натурализовали своих граждан и дали им полные права в обоих городах.
269
Luchaire.S. 149.
Отдавать спор, возникший между двумя городами, или внутри города, на решение другой общине, которую приглашали действовать в качестве посредника, было также в духе времени [270] . Что же касается до торговых договоров между городами, то они были самым обычным делом [271] . Союзы для упорядочения производства и определения объема бочек, употреблявшихся в торговле вином, «селедочные союзы» и т. д. были предшественниками большой торговой федерации Фламандской Ганзы, а позднее — великой Северо-Германской Ганзы, в которую входили Великий Новгород и несколько польских городов. История этих двух обширных союзов в высшей степени интересна и поучительна, но она потребовала бы многих страниц, чтобы рассказать их сложную и многообразную жизнь. Замечу только, что, благодаря Ганзейским союзам и лигам Итальянских городов, средневековые города сделали больше для развития международных сношений, мореплавания и морских открытий, чем все государства первых семнадцати веков нашей эры.
270
Такие два крупных города, как Майнц и Вормс, разрешили возникшее между ними политическое столкновение при помощи посредников. Точно так же после гражданской войны, вспыхнувшей в Аббевилле, Амьен выступил в 1231 году в качестве посредника (Luchaire, 149) и т. д.
271
См., например: Stieda W.Hansische Vereinbarungen. l.c. S. 114.
Подводя итоги сказанному, союзы и объединения между маленькими земскими единицами, а равно и между людьми, соединявшимися ввиду общих целей в соответственные гильдии, а также федерации между городами и группами городов составляли самую сущность жизни и мысли в течение всего этого периода. Первые пять веков второго тысячелетия нашего летосчисления (XI по XVI) могут быть рассматриваемы, таким образом, как колоссальная попытка обеспечить взаимную помощь и взаимную поддержку в крупных размерах, на началах объединения и сотрудничества, проводимых чрез все проявления человеческой жизни в во всевозможных степенях. Эта попытка в значительной мере увенчалась успехом. Она объединила людей, раньше того разъединенных, она обеспечила им значительную свободу, она удесятерила их силы. В ту пору, когда множество всяких влияний воспитывали в людях стремление уйти от других в свою ячейку, и было такое обилие причин для раздоров, отрадно видеть и отметить, что у городов, рассеянных по всей Европе, оказалось так много общего, и что они с такою готовностью объединялись для преследования столь многих общих целей. Правда, что, в конце концов, они не устояли пред мощными врагами. Они широко практиковали начала взаимной помощи; но все-таки, отделяясь от крестьян-земледельцев, они недостаточно широко прилагали в жизни эти начала и, лишившись поддержки крестьян, города не могли устоять против насилия зарождавшихся королевств и царств. Но погибли они не от вражды друг к другу, и их ошибки не были следствием недостаточного развития среди них федеративного духа.
Новое направление, принятое человеческою жизнью в средневековом городе, дало громадные результаты для развития всей цивилизации. В начале одиннадцатого века города Европы представляли только маленькие кучи жалких хижин, ютившихся вокруг низеньких, неуклюжих церквей, строители которых едва умели вывести арку. Ремесла, сводившиеся, главным образом, к ткачеству и ковке, были в зачаточном состоянии; наука находила себе убежище лишь в немногих монастырях. Но через триста пятьдесят лет самый вид Европы совершенно изменился. Страна была уже усеяна богатыми городами, и эти города были окружены широко раскинувшимися, толстыми стенами, которые были украшены вычурными башнями и воротами, представлявшими, каждая из них, произведения искусства. Соборы, задуманные в грандиозном стиле и покрытые бесчисленными декоративными украшениями, поднимали к облакам свои высокие колокольни, причем в их архитектуре проявлялась такая смелость воображения и такая чистота формы, каких мы тщетно стремимся достигнуть в настоящее время. Ремесла и искусства поднялись до такого совершенства, что даже теперь мы едва ли можем сказать, чтобы мы во многом превзошли их, если только не ставить быстроты фабрикации выше изобретательного таланта работника и законченности его работы. Суда свободных городов бороздили во всех направлениях северное и южное Средиземное море; еще одно усилие — и они пересекли океан. На обширных пространствах благосостояние заступило место прежней нищеты; выросло и распространилось образование.
Рядом с этим выработался научный метод исследования, — положительный, естественнонаучный, вместо прежней схоластики — и положены были основания механике и физическим наукам. Мало того, — подготовлены были все те механические изобретения, которыми так гордится девятнадцатый век! Таковы были волшебные перемены, совершившиеся в Европе менее чем в четыреста лет. И потери, понесенные Европою, когда пали ее свободные города, можно оценить вполне, если сравнивать семнадцатый век с четырнадцатым, или даже тринадцатым. В семнадцатом веке благосостояние,
272
Ср. Cosmo Innes, «Early Scottish History» и «Scotland in Middle Ages»; цит. у Denton R.l.c. P. 68, 69; Lamprecht.Deutsches wirthschaftliche Leben in Mittelalter, рассм. Schmoller в его «Jahrbuch» (Т. XII); Sismondi.Tableau de l'agriculture toscane (C. 226 и след.). Владения свободной Флоренции можно было узнать сразу по их благоденствию.
Если бы после средневековых городов не осталось никаких письменных памятников, по которым можно было бы судить о блеске их жизни, если бы после них остались одни только памятники их архитектурного искусства, которые мы находим рассеянными по всей Европе, от Шотландии до Италии и от Героны в Испании до Бреславля на славянской территории, то и тогда мы могли бы сказать, что эпоха независимых городов была временем величайшего расцвета человеческого ума в течение всех веков христианства, вплоть до конца восемнадцатого века. Глядя, например, на средневековую картину, изображающую Нюренберг, с его десятками башен и высоких колоколен, носящих на себе, каждая из них, печать свободного творческого художества, мы едва можем себе представить, чтобы всего за триста лет до этого Нюренберг был только кучею жалких хижин. То же самое — относительно всех без исключения вольных средневековых городов. И наше удивление растет, по мере того, как мы вглядываемся в детали архитектуры и украшений каждой из бесчисленных церквей, колоколен, городских ворот и ратушей, рассеянных по всей Европе, начиная с Англии, Голландии. Бельгии, Франции и Италии и доходя на востоке до Богемии и до мертвых теперь городов Польской Галиции. Не только Италия, — эта мать искусства, — но вся Европа переполнена подобными памятниками. Чрезвычайно знаменателен, впрочем, уже тот факт, что из всех искусств архитектура — искусство по преимуществу общественное — достигла в эту эпоху наивысшего развития. И действительно, такое развитие архитектуры было возможно только как результат высоко-развитой общественности в тогдашней жизни.
Средневековая архитектура достигла такого величия не только потому, что она являлась естественным развитием художественного ремесла, как на этом справедливо настаивал Рёскин; не только потому, что каждое здание и каждое архитектурное украшение были задуманы людьми, знавшими по опыту своих собственных рук, какие артистические эффекты могут дать камень, железо, бронза, или даже просто бревна и цемент, смешанный с галькою; не только потому, что каждый памятник был результатом сборного коллективного опыта, накопленного в каждом художестве или ремесле, — средневековая архитектура была велика потому, что она являлась выражением великой идеи [273] . Подобно греческому искусству, она возникла из представления о братстве и единстве, воспитываемых городом. Она обладала смелостью, которая могла быть приобретена лишь смелою борьбою городов с их притеснителями и победами; она дышала энергиею, потому что энергией была проникнута вся жизнь города. Собор или городская ратуша воплощали, символизировали организм, в котором каждый каменщик и каменотес являлись строителями. Средневековое здание никогда не представляло собою замысел отдельной личности, над выполнением которого трудились тысячи рабов, исполняя урочную работу по чужой идее: весь город принимал участие в его постройке. Высокая колокольня была частью величавого здания, в котором билась жизнь города; она не была посажена на не имеющую смысла платформу, как парижское сооружение Эйфеля; она не была фальшивою каменною постройкою, возведенною с целью скрыть безобразие основной железной структуры, как это сделано недавно на Тауэрском мосту, в Лондоне. Подобно афинскому Акрополю, собор средневекового города имел целью прославление величия победоносного города; он воплощал и одухотворял союз ремесел; он был выражением чувства каждого гражданина, который гордился своим городом, так как он был его собственное создание. Нередко случалось также, что, совершив успешно свою вторую революцию младших ремесел, город начинал строить новый собор, с целью выразить новое, глубже идущее и более широкое единение, проявившееся в его жизни.
273
John Ennett в «Six Essays» (London, 1891) дал несколько превосходных страниц об этой стороне средневековой архитектуры. Willis, в его приложении к «History of Inductive Sciences», Whewell'я (I, 261–262), указал на красоту механических соотношений в средневековых постройках. «Созрела, — говорит он, — новая декоративная конструкция, не противоречащая и контролирующая механическое построение, но содействующая ему и гармонирующая с ним. Каждая часть, каждое лепное украшение становится опорой тяжести; и благодаря увеличению числа опор, поддерживающих друг друга, и соответственного распределения тяжести, глаз наслаждается устойчивостью структуры, невзирая на кажущуюся хрупкость тонких отдельных частей». Трудно лучше охарактеризовать искусство, возникшее из общительной жизни города.
В средневековых соборах и ратушах есть еще одна поразительная черта. Наличные средства, с которыми города начинали свои великие постройки, бывали большею частью несоразмерно малы. Кёльнский собор, например, был начат при ежегодной издержке всего в 500 марок: дар в 100 марок был записан как крупное приношение [274] . Даже когда работа подходила к концу, ежегодный расход едва доходил до 5000 марок и никогда не превышал 14 000. Собор в Базеле был построен на такие же незначительные средства. Но зато каждая корпорация жертвовала для их общего памятникасвою долю камня, работы и декоративного гения. Каждая гильдия выражала в этом памятнике свои политические взгляды, рассказывая в камне или бронзе историю города, прославляя принципы «Свободы, Равенства и Братства» [275] , восхваляя союзников города и посылая в вечный огонь его врагов. И каждая гильдия выказывала свою любовь к общему памятнику, богато украшая его цветными окнами, живописью, «церковными вратами, достойными быть вратами рая», — по выражению Микель Анджело, — или же каменными украшениями на каждом малейшем уголке постройки [276] . Маленькие города и даже самые маленькие приходы [277] соперничали в этого рода работах с большими городами, и соборы в Laon или в Saint Ouen едва ли уступают Реймскому собору, Бременской ратуше или Бреславльской вечевой колокольне. «Ни одна работа не должна быть начата коммуной, если она не была задумана в соответствии с великим сердцем коммуны, слагающимся из сердец всех ее граждан, объединенных одной общей волей», — таковы были слова городского Совета во Флоренции; и этот дух проявляется во всех общинных работах, имеющих общеполезное назначение, как, например, в каналах, террасах, виноградниках и фруктовых садах вокруг Флоренции, или в оросительных каналах, пробегавших по равнинам Ломбардии, в порте и водопроводе Генуи и, в сущности, во всех общественных постройках, предпринимавшихся почти в каждом городе [278] .
274
Ennen L., Dr. Der Dom zu K"oln, seine Construction und Anstaltung. K"oln, 1871. Очень поучительная работа. Такая же работа, очень интересная, есть и о Базельском соборе.
275
Эти три статуи находятся среди наружных украшений собора Парижской Богоматери, рядом с поразительнейшими «химерами» и интересными скульптурными карикатурами на монахов и монашек.
276
Средневековое искусство, подобно греческому, не знало тех антикварных лавок, которые мы именуем «Национальными галереями» или «Музеями». Картину рисовали, статую высекали, бронзовое украшение отливали, чтобы поместить их в надлежащем для них месте, в памятнике общинного искусства. Произведение искусства жило здесь, оно было частью целого, оно придавало единство впечатлению, производимому целым.
277
Ср. Ennett J.Second Essay. P. 36.
278
Sismondi, IV, 172; XVI, 356. Великий канал, «Naviglio Grande», доставляющий воду из Тессино, был начат в 1179 году, т. е. после завоевания независимости, а закончен в XIII столетии. Об его последующем упадке см. у Сисмонди же, XVI, 355.